Прощание с миром

Днем мы осмотрели весь полуостровок — удивительно ровное место среди гор, густо заросшее прекрасным сосновым лесом. Собирали землянику, а потом пошли на реку и пришли к озеру — голубому, глубокому, удивительного отлива, где с плотины хлестала вода и образовывался этот шум, наводнявший долину своим звоном. Потом пересекли подсоченный лес, почти темный, глухой, заросший сухим ягельником. У каждого дерева, на каждой сосне была привязана маленькая криночка, полная смолы. Сосновый дух, запах бора, лесной, земляничный и малиновый дух, все это пас заворожило. Мы вышли к реке, в том месте, где Чемал — потому что именно так называлась эта река, на которой стоял поселок и дом, в котором мы остановились,— клокочущий, чистый, прозрачный Чемал впадал в бушующую белую Катунь, и мы смотрели, как долго текли две эти реки в одном русле, маленькая и большая, каждая сама по себе, не сливаясь. Как горная маленькая речка, влившись в большую, оттесняет белую воду к берегу. Маленький бурный Чемал, влившись в молочно-белую Катунь, долго тек в ней, тесня и не сливаясь, чистой, светлой полосой, держась поближе к берегу.

Весь этот день был проникнут каким-то необычайным звучанием. Месяц поездки, сухая жара и чахлый кузов «газика»

— все это было теперь давно позади. Осталась только эта река, наполненная ее звоном долина, сосновый лес, и горы, горы, справа от нас, и эта гора, Верблюжья, на которую мы лазили, и два белка снежных, но это уже где-то почти в облаках.

Михаил Петрович пришел на наш вечер, он принес нам полный текст своей песни о Кольке Снигиреве, а па другое утро он уехал. Лето кончилось, и это был у него последий день, когда он ходил за прощальными колокольчиками.

А на другой день уехали и мы. До монгольской границы было еще далеко.

ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ

Куда ни глянешь — горы сырой, красноватой, вытащенной на поверхность земли.

Какой-то марсианский пейзаж.

И ни одного нигде человека... Как вымерло.

Пока еще нельзя было определить, что тут было. Холмы земли, выброшенной наверх, балки, бревна. И в складках между гор — тихие, таинственные малахитовые озера, скорее всего та помеха-вода, которая выступает, когда разрушен водоносный слой.

Именно тут, у какого-то загадочного надводного недостроенного сооружения, мы увидели эту туфельку. Прямо на земле, в траве, скафандр, а рядом эти ботинки...

Но раньше, чем па них наткнуться, мы увидели стрелу экскаватора стокубового. Шагающего.

Виноват, четырнадцатикубового.

Заметили ее еще издали. Лезли наверх, поднимались, преодолевая взгорья разъятой и еще не раскиданной земли, и тут увидали экскаватор. Не требовалось большой сообразительности, чтобы понять, что это он-то и вынул и взгромоздил здесь так высоко эту землю, роя, прорывая русло канала; то ли водоем, то ли канал... Это снаряд такой, что падает с большой высоты. Взрывает сначала землю, рвет ее на комки, а потом забирает себе в горсть.

Над горбом красной глины поднял он свою стрелу...

Сносившийся, совсем беззубый ковш экскаватора лежал тут же, мы сначала даже приняли его за кузов самосвала...

А то я уж было подумал, что это не на нашей земле!

Н о когда до водолазной туфельки добрели, я тоже не знал, что это такое.

Ярешил, что это какой-нибудь механизм.

Пригляделся повнимательнее. И шнурок, и дырочки для шнурка... Да это туфля водолазная! А вот и скафандр с круглыми стеклами...

Да тут полный водолазный костюм!

Я, конечно, сразу же надел себе на голову марсианский этот синий шлем, а мой спутник хотел надеть ботинок, по попробовал его поднять и не смог.

Он оказался налитым свинцом. Подошвы-то у этой туфли — свинцовые. Пальца три толщина... Такой вот башмачок!

Я даже подумал, что сделано нарочно, когда я увидал этот ботинок. Подумал, какой великан тут ходил... Потом уже мне сказали, что это всего лишь водолазная туфля.

ПТЕНЦЫ ВЫВОДЯТСЯ

На другой же день, как я приехал в эти места, я пошел в лес. Лес и тут, как это было в моем детстве, был за рекой, на другом, крутом берегу, и когда переходил я мельничную плотину, до меня донесся ужасающе резкий крик ворон. Я

вошел в лес, и крик это т был настолько сильный, что прямо хоть уши затыкай...

Вороны раскричались. Вначале я подумал, что это перед дождем. И лишь попав в лес, понял, что не в этом дело. Весь этот гам оттого лишь, что вывелись молодые птенцы. Они поднимают этот истошный крик.

И вправду — на каждой сосне было по нескольку гнезд, одни выше, другие ниже. Надрывный вороний крик слышался много дней. Еще бы! В каждом гнезде кричало несколько голодных ртов, требующих еды. Но больше всего доказывавших, что они хотят пить.

День стоял жаркий, дышать было нечем. Разогретая хвоя пахла смолой.

Едва я начал углубляться в лес, как стали попадаться подбитые вороны. Под ногами, в траве, всюду — то в одном, то в другом мосте.

Ярешил, что кто-нибудь стреляет их, балуется с ружьем. Потом лишь сообразил, что эго по так: молодые птенцы сами вываливаются из гнезда. Они учатся летать.

В лес я вошел утром, а возвращался к обеду, и разбившихся воронят на дороге под моими ногами было все больше...