Прощание с миром

Мы уже стали как-то забывать об этом нашем разговоре, нечаянно возникшем. Но после завтрака однажды вышли мы утром из столовой, а у подъезда стояла машина, нас дожидается. Говорят: Константин Георгиевич прислал. Шофер из кабины открывает дверцу. Нас было трое. Мы были молоды, любили Паустовского, Крым. Мы сели и поехали. Закрыли глухо-наглухо все окна, двери, закрылись от холода, от стужи, от ветров, задувающих здесь в это время года, и поехали вдоль всего побережья, отправились туда, куда нас повез шофер. Он, правда, не очень хорошо знал дорогу, но у него была карта с собой, к тому же, как он говорил, Константин Георгиевич подробно ему объяснил дорогу.

День был солнечный, ясный. Мы ехали на новенькой, еще не обкатанной, только что купленной машине, ехали через весь Южный берег, через все это пламя осени, сохраняющееся здесь до весны, бушующее в это время года особенно ярко по всему берегу. Весь берег был будто присыпан пеплом, под которым ещё пылал огонь костра.

Дорога эта всегда событие, даже когда по ней ездишь много раз. А я но ней в те годы ездил много и часто, ездил в командировки, ездил просто так... Ездил через Алушту, ездил через Бахчисарай и Севастополь, а один раз даже спускался на Южный берег через Ай-Петри, через водопад, через Пьяную рощу, в которой стволы взбиравшихся вверх горы сосен разбросало во все стороны.

Сколько бы я здесь ни ездил, это всегда было как в первый

раз!

Это оказалось довольно далеко. Мы проехали под стеной скалы у Мисхора, круто и прямо поднявшейся над вырубленной в камне дорогой, миновали Воронцовский дворец в Алупке, родственно зеленый, заодно с зелеными скалами Ай-Петри, вставшими за ним.

Мы ехали не спеша. Над нами были откосы Яйлы. Багрянец отошедшей осени был с оттенком пепельным, как затухающее пламя. Листья с деревьев падали па дорогу, как клочки света. Г де-то под нами внушительно гудел поток. В долинах еще стоял легкий туманец, но скоро, после того как мы выехали, он рассеялся. Кипарисы вставали как скалы среди этих пылающих лесов. Листья, невесомые в воздухе, со стуком ложились на дорогу, колотились о стекло кабины, о машину. Прямо над нами на великанской скале стояли сосны.

Я приехал сюда когда-то потому, что я очень любил этот край. Мне казалось в те дни, что я сам его нашел.

Ясмотрел на эти присыпанные рыжим пеплом склоны и вспоминал, вспоминал, как приехал сюда в первый раз, совсем молодым, и как потом, через войну, приехал сюда снова, чтобы уже жить здесь. Как любил этот край и как трудно было уезжать отсюда... Я

приехал сюда в первый раз еще до войны, еще совсем молодым, а потом, спустя годы, приехал сюда снова и думал, что навсегда, что я проживу здесь всю жизнь. Я и представить себе не мог, что возможно такое счастье — жить здесь всегда! Расставание было тяжелым, но я уехал, так надо было, так уж получилось. Сейчас поздно было бы обо всем этом говорить, жалеть, вспоминать, а тем более — сетовать. Хорошо уже, что есть возможность приезжать сюда время от времени, так вот, как я приехал в этот раз...

Мы доехали до Байдарских ворот, и я не успел уединиться, как водитель, вместо того чтобы ехать наверх, к воротам, круто свернул куда-то под скалу и поехал вниз, все ниже и ниже, по долине, и здесь тоже сохраняющей свою бурую, пепельнорыжую листву, через все эти горящие, огненно-бурые склоны. Как всякий глухой угол, бухта Ласпи была в стороне от дорог, подъезда к ней не было. Машина наша лепилась к скале, прыгала с камня на камень, как коза. Мы с недоумением глядели на водителя. Нам всем казалось, что благоразумнее всего было бы вернуться, далее, может быть, правильнее было бы поискать другую дорогу, но водитель наш, крепко сжимая баранку в руках, сосредоточенно молчал. Как видно, для нас назад дороги уже просто-напросто не было. По отвесной, крутой горе новенькая, только что купленная, вся, как игрушка, сверкающая лаком, машина наша, рискуя каждую минуту перевернуться, упорно и настойчиво продиралась все дальше, все вперед и вперед через колючий, цепкий кустарник держидерева. Как мы не перевернулись, я не знаю. Неизвестно, чем могло бы окончиться наше путешествие без всякой дороги, по козьим тропам. Совершенно ясно, что по этим горам можно было ходить только в постолах или с рюкзаком за плечами, в шиповках.

Мы продолжали продвигаться вперед на машине Паустовского через всю эту буро-коричневую, пожухлую, жесткую листву, по этим рыжим, выгоревшим за лето холмам и склонам. Машина надсаживалась и задыхалась. В одном месте нам пришлось долго се толкать, потому что передние колеса задрались и топливо не поступало.

Мы ехали так до тех пор, пока не оказались над обрывом, таким крутым, что там, внизу, насколько хватал глаз, была только пропасть. Машина висела колесами над обрывом. Дальше хода не было. Перед нами было нечто вроде впадины, горного ущелья, и внизу, перед нами, хлесталось море, совершенно особое здесь, не захватанное глазами, совершенно безлюдное, пустынное. Море вокруг тут вставало горбом и было черным.