Прощание славянки

У меня в роте тогда как раз был один солдат, дембель Кабулдинов, не вылезающий практически с гауптвахты, но не прекращающий извращенных издевательств над молодыми солдатами. Рос он без родителей, воспитывался у бабушки, которой было на него плевать. Вырастила его улица. И вырастила жестоко. Он ненавидел и презирал весь мир и мстил ему в лице тех, кто слабее его, за все унижения и оскорбления, которые испытал сам. Он был полностью сформировавшейся личностью, зверем в человеческом обличии и никакая воспитательная работа не могла его изменить.

Я никогда никому не желал зла. Но по нему тюрьма плакала. Неделю я не вылезал из роты, по несколько раз переговорил с каждым солдатом и добился своего. Люди мне поверили и дали показания. Замполит полка, получив кипу объяснительных от солдат, описывающих перенесенные ими издевательства, построил наш батальон и поклялся партийным билетом, тряся им перед носом стоящих в строю солдат, что этот подонок будет сидеть в тюрьме. А пока он объявил ему десять суток ареста.

Когда же Кабулдинов вышел с гауптвахты, замполит полка тихо и незаметно, не афишируя этого, чтобы не привлечь внимания, вызвал его к себе и лично вручил ему документы об увольнении, благо приказ министра обороны уже вышел. Самые лучшие и порядочные солдаты и сержанты еще служили, когда этого негодяя на машине замполита полка вывезли и проводили до вокзала.

Злой и разочарованный я пришел к парторгу полка. Тот по отечески усадил меня на стул, изображая рубаху парня, и откровенно все рассказал. Что, невзирая на гласность и открытость, по военным округам существуют определенные планы по раскрытым преступлениям и правонарушениям. Что наш округ план на этот год выполнил, и если бы мы провели еще одно преступление, на фоне других округов мы смотрелись бы в худшую сторону по организации политико-воспитательной работы с личным составом. Мне было стыдно смотреть в глаза моим подчиненным, которые поверили мне.

Замполит полка в звании майора, упивающийся своей властью, бывало на построениях части в присутствии подчиненных орал даже на заслуженных комбатов в чине подполковника.

– Ты, дурак! У тебя солдат с синяком, ты не работаешь с людьми!

Насколько я понимаю, если виноват – накажи, но, оскорбляя других, ты в первую очередь оскорбляешь себя и звание офицера.

Однажды, когда у меня был выходной, которые мы получали по мере возможности в лучшем случае раза два-три в месяц, я пошел в казарму. Время было к обеду, солнце припекало, на улице не было ни души. Только возле штаба стояли два офицера, одним из которых был дежурный по части, а другим – замполит полка. Увидев меня, замполит крикнул:

– Эй, лейтенант, ко мне!

Перетерпев пренебрежительное обращение, я четким строевым шагом подошел к замполиту:

– Товарищ гвардии майор, гвардии лейтенант Коренев по вашему приказанию прибыл!

– Где твоя рота, лейтенант? – окинув меня презрительным взглядом, как какое-то насекомое, спросил он.

Неуважения к себе со стороны этого морального и нравственного урода я вынести не мог.

– Не знаю, майор! – ответил я ему таким же тоном и взглядом.

Замполит полка чуть не упал, челюсть у него отвисла, в полку с ним никто так не разговаривал.

– Лейтенантишко! Ты что тут губенками хлопаешь?

– Майоришко! Ты свои губенки прихлопни! Как будешь со мной разговаривать, так и я с тобой буду! – меня трясло от возбуждения, так хотелось заехать ему в рожу.

Видимо он, все прочитал у меня на лице, так как хотя его тоже трясло от ненависти ко мне, он сквозь сжатые зубы процедил, но уже обращаясь ко мне на Вы:

– Товарищ лейтенант! Идите!

– Есть! – я повернулся и в соответствии со строевым уставом сделал три строевых шага, после которых продолжил движение обычным шагом.

На следующий день после утреннего развода замполит полка вызвал к штабу всех политработников полка. Когда все построились, он начал читать нотации, что все политработники – идиоты, только он один здесь в полку умеет и может работать. Видимо после Афганистана у меня с психикой стало не все в порядке, потому что когда он замолк, словно собака, переставшая тявкать, чтобы поискать блох, я снова не выдержал:

– Товарищ гвардии майор, разрешите обратиться! Гвардии лейтенант Коренев!

Он сглупил, потому что разрешил.

– Товарищ гвардии майор! У нас в батальоне даже самый последний чмошный солдат называет вас козлом и балаболом. За то, что вы партийным билетом перед всем батальоном клялись, что Кабулдинов будет сидеть в тюрьме, а сами его первым на дембель отправили! – я закончил фразу и стоял с тупым и преданным выражением лица.

Все политработники части стояли ошарашенные, с трудом сдерживая смех, глядя, как замполит полка густо покраснел.

– А вы, а вы!.. А у вас в роте… боевые листки неправильно оформлены! И вообще! Идите отсюда, и больше на совещания политработников никогда не приходите!

Так я попал на особое положение. Замполит поклялся, что пока он дышит, мне не получить продвижения по службе. На совещания к нему я больше никогда не ходил. Офицеры называли меня комиссаром, на что я не обижался.

1990 год. Туркмения. Онищенко Геннадий