Прошедшее продолженное время

– На целый батальон! – ответил часовой. И тут же подозрительно спросил: – А ты с какой целью интересуешься? И чего на тебе такая форма странная?

– Ты это, не волнуйся, нормальная, советского образца. Лет за двадцать до тебя такие «шкуры» носили, – сказал я. – Столько веков прошло, что никакой разницы. Пока ты тут один сидел, и комбат дембельнулся, и начальник академии. Никто уже за эти автоматы с тебя не спросит… Вообще весь город кончился, – устало добавил я. – Да и мир тоже, судя по всему.

– А что же эти ханурики тут делают? – удивился солдат.

– Какие?

– Не знаешь? Они говорят, что снаружи все по-старому. Жизнь идет, машины ездят и солнце светит, – удовлетворенно сказал караульный. – Я сейчас стрельну, прибегут, прямо через стену пройдут. Слепошарым плохо придется, помаются немного – и каюк.

– Я по городу километров тридцать прошел. Машины ржавые в землю вросли, люди валяются кой-где высохшие, мертвые, прямо на улицах, солнце не светит, дымка кругом плотная, ядовитая. Да и как же ты стрельнешь? – спросил я. – Карабин весь грязью зарос и заржавел. Да и сам ты, мягко говоря, не слишком хорошо выглядишь.

Постовой с ужасом посмотрел на свое оружие, потом на руки и, наконец, провел ими по лицу. У меня в голове взорвался неслышный крик до смерти перепуганного ребенка.

Резкий запах нашатыря ударил мне в нос. Я инстинктивно отодвинул руку со склянкой.

– Выпей, Данилушка, – попросил отец, протягивая мне флягу с водой.

Я стал через силу заталкивать в себя воду. Зубы отбивали дробь по металлическому горлышку. Папа снова натянул мне на лицо респиратор.

Меня вывели на свежий воздух и усадили в телегу, отдав на попечение дяде Федору. Отец попросил посидеть и снова убежал в подвал. Там наконец перепилили решетку.

Из дверей вышел постовой. Он преобразился. На нем отделанная по лучшим образцам «выпускной» солдатской моды начесанная шинель с аксельбантами. Я с удивлением отметил, что парень совсем не такое страшилище.

– Я думал, что ты дембель, – с удивлением сказал он.

– Был…

– Ну, дай огонька, что ли, парень.

– На, – сказал я, доставая коробок и зажигая спичку.

– Что это ты делаешь? – поинтересовался возница. – Ты паря, осторожнее с огнем, в сено попадет, – пиши пропало. Маруська испугается, понесет, телега сгорит, сами покалечимся…

– Я аккуратненько… Не видишь, человеку закурить даю?

– Кому энто? – с подозрением поинтересовался мужик.

– Да так, дембелю одному, – ответил я, задувая спичку.

– Ты, паря, часом, не тронулся? – спросил дядя Федор. – Тута легше легкого.

– Сам ты тронулся, – всем видом показывая, что не намерен продолжать дискуссию, ответил я, укладываясь на дно телеги.

Солдат присел рядом.

– Как оно там? – спросил он, поднимая руку кверху.

– Узнаешь, – ответил я. – У каждого там по-своему.

– А куда меня?

– В смысле?

– Вниз или вверх?

– То, что ты, как дурак, седьмой век склад караулишь, это как для тебя? Плюс или минус?

– Так ведь оружие, патроны… – начал оправдываться мой собеседник. – И никто сменить не шел…

– А что ж сейчас пост бросил? – с некоторой ехидцей поинтересовался я.

– Пришла смена, – ответил солдат. – Деревня! Где право, где лево, не знает толком, да ладно… Сменил ведь.

Вдруг всё вокруг подернулось туманом, и появился отец. Он подошел ко мне, протянул руку, чтобы поправить тулупчик, которым я был накрыт. Я вскочил. Отец исчез, будто его и не было.

Дядя Федор все так же сидел, глядя, как суетится народ перед развороченной дверью. Он повернулся ко мне.

– Оклемался, паря?

– Чго было-то? – осторожно поинтересовался я.

– Ты, Данилка, в погребе мертвяка увидел – и завалился. Тебя сюда принесли, уложить хотели – ты говоришь: «Нет, посижу». Потом серник зажег, руку вытянул, смотрел, как горит. Бубнил чего-то, потом улегся. Я тебя тулупчиком накрыл. Помнишь?

– Не-а, – ответил я. – Отец выходил?

– Нет, не до тебя ему. Там, в подземелье, газ, кажись, обморочный какой-то. Как стали робяты падать… Тимка Рябой насмерть задохнулся, пока выволокли. Вишь, до сих пор воздуху туда качают.

Возница кивнул на людей у двери, которые изо всех сил растягивали и сжимали меха, подсоединенные к старинным брезентовым шлангам, уходящим в черноту подвала.

Хотя все увиденное мною в странном полусне-полуяви уже начало стираться из памяти, как забываются обычные сновидения, все внутри меня екнуло от ужаса: реальность сна была правдива, более того, она перекрывалась с обычным миром, где махала хвостом запряженная в телегу лошадь, пахло сыростью, дубленой кожей тулупа, дегтем и сеном.

«Кто я? – металось в голове. – Почему я вижу то, что происходило с другими? Почему я вижу мертвых? Почему я говорю с ними?»

Двор наполнился топотом копыт – это прискакал князь. Иван Васильевич как всегда был во главе своих придворных, советников, амазонок и отборных гвардейцев-телохранителей.

Сразу все забегали, засуетились. Молодой дружинник лихо соскочил с коня и с криком: «Архивариуса к светлейшему князю, спешно!» – нырнул в подвал. Через мгновение оттуда донесся мат и звук зуботычин, щедро раздаваемых князевым посланцем.