Прошедшее продолженное время

– Я к тебе неплохо отношусь, как и ты ко мне, делить нам нечего. Для моей мамы ты молода слишком. Да и мать у человека единственная бывает, а моя давно умерла. Ты солдат и я солдат, нам даже вместе воевать пришлось. Я бы тебя просто Верой звал, но не знаю, как ты на это отреагируешь.

– Нормально отнесусь, Данилка, – засмеялась тетя Вера. – Ты по крайней мере не шипишь, обращаясь ко мне, не то что твой брат.

– Это не он шипит, это бабка Манька. С ее голоса малец поет.

– И чего старухе не хватало? – вздохнула тетя Вера. – В новом доме по большой комнате ей и Сергею выделили… Так нет, полезла жизни учить.

– А это ее свойство, – усмехнулся я. – Испортил жизнь себе, испорть ближнему.

– Даниил, – тетя Вера положила мне на руку свою ладонь. – Данилушка… Очень я тебя прошу…

– О чем, Вера?

– Твоему папе весной князь обещал потомственное дворянство, ты уж посиди смирно, не петушись.

– Не я начал, – сердито бросил я.

– Не дело, когда у ребенка есть то, чего нет у других. Это зависть вызывает. Не дело табуреткой по головам лупешить. Не дело порчу напускать, – тетя Вера улыбнулась, – и на кого, на младшего сына воеводы, боярина Дуболомова.

– Да не… – Я замялся. – Оно само так вышло.

– Вышло, – мачеха вздохнула. – Тебе вчера в окно камень кинули, а могли и гранату. Боярин – человек серьезный. Сними. Сними, пожалуйста. – Бабка Лесовичка не справилась.

– Ты только не гордись особо, тут гордиться нечем. Ведь подкараулят кучей, и колами убьют. Всех не заколдуешь.

– Это правда, – после некоторого раздумья согласился я. – Ну ведь не заколдовывал я его. Малый он суеверный, думает, что я «слово» знаю. Они ведь все, перед тем как в упыря стрелять, кричат «повыше сраму, пониже пупка» и думают, что это и есть заклинание. А вот черт его знает, сам себя сын боярский сглазил со страху, а мне отдувайся. Пистолет пусть вернет…

Тетя Вера странно посмотрела на меня, залезла в сумочку. Вытащила сверток, аккуратно развернула:

– Вот она, твоя пукалка.

Я приблизился, разглядывая оружие. Сверил по памяти номер.

– Неужто сам отдал? – поинтересовался я.

– Да, – ответила тетя Вера.

– Тебе? – удивился я.

– У меня во взводе была девочка, Маша Егорова, так она сестры воеводы родная дочь. Она со мной встретилась… Ну в самом деле, не пускать же по дворам красного петуха или гранаты в окошко закидывать, если можно решить вопрос тихо, по-семейному.

– Ты знаешь, я «шпалер» не возьму. Что-то тут нечисто.

Во взгляде бывшей амазонки на мгновение появилось удивление и облегчение. Она быстро убрала оружие обратно, причем я успел заметить в сумке край серебристой экранирующей ткани.

– Не простой ты мальчик, Даниил. С пониманием.

– Ты тоже, Вера.

Мачеха кивнула.

– Я бы все равно не дала тебе к нему прикоснуться.

– А самой не страшно?

– Тут только на тебя было сделано, избирательно. Бабка Лесовичка на эти вещи большая мастерица.

– Изрядно, – только и сказал я.

– Сразу не сказала, почему?

– А может, я испытать тебя, мальчик, хотела, – неприятным, холодным голосом вдруг сказала тетя Вера. – И потом, это наше, жриц Великой Матери, дело.

– Не расслабляйся, верь только себе. Так, что ли? – хмуро спросил я.

– Да, Данилушка, – ответила она нормальным тоном. – Мать тебя этому научить не успела, а Андрея Сергеевича моего бесценного этому самого надо учить, да поздно уже.

Она вздохнула.

– Вера, ты Машке этой передай, пусть ее братец двоюродный в полночь на перекресток придет. На лоб крест поставит, ну, тем, чем под себя ходит, скажет раза три: «Век чужого не возьму, буду жить я по уму» – и освященной водой пять раз умоется. Отойдет тогда.

Вера долго смеялась, потом спросила:

– Поможет?

– Откуда я знаю, – честно признался я. – Хотелось бы. Устал из-за ссыклявого в узилище мерзнуть.

– Если поможет – я тебе по весне пистолет Стечкина подарю… Новый, с тремя магазинами… Без подклада…

– Вера, я решил тебя мамой звать на людях. Можно?

– Можно, сынок.

– Хотя, – я бросил на нее быстрый взгляд, – скоро будет кому еще.

Вера вспыхнула:

– Неужели уже заметно?

– Нет. Догадался. Не стала бы ты просто так бабку в Судогду спроваживать.

– Догадливый, сынок. – Вера долго молчала, потом поднялась. – Пойду я, Данилушка. Помни, о чем мы тут говорили…

Дверь за мачехой закрылась. Я подождал, пока каблуки ее сапожек процокали по коридору, хлопнула дверь. Вдали резкий, визгливый, полный ненависти старушечий голос произнес что-то жалобное и обиженное про то, как заморозили на улице бабку немощную и мальчика маленького.

На это Вера спокойно ответила, что старой лучше бы помолчать, иначе для «сугреву» будет бежать до Судогды на своих двоих, за санями, раз ей так холодно. Старуха заткнулась, а я мысленно произнес: «Молодец, мама Вера».

– Ты это, паря, можешь оставаться, – сказал караульный инвалид. – Неча тебе там мерзнуть.

«Не иначе пузырь самогона…» – пронеслось у меня в голове.

И действительно, на столе появился чугунок с вареной картошкой, немного сала, лук и восхитительно пахнущий домашний хлеб. Для меня Михеич разогрел травяной взвар и поставил чашку, а сам достал из ящика стола маленькую, кривенькую, пузатую, мутного на просвет стекла стопку.