Прошито насквозь. Прага и Будапешт. 1970

Она уселась, поправив вчерашнее платье, которое так и не сняла перед сном.

– Я безобразна, – констатировала она, глядя прямо перед собой. – Напилась, не приняла душ и завалилась в кровать во вчерашнем платье.

– Это не имеет значения, и ты прекрасно это знаешь, – с улыбкой уточнил он.

– Это не имеет значения для тебя, а для меня еще как имеет.

– Но если бы ты была одна, то тебе было бы безразлично, в чем ты легла. Со мной – все равно, что одна. Не стесняйся.

Ева немного помолчала, а потом опустила ресницы и полушепотом возразила:

– Именно с тобой я не одна. Рядом с другими одиночество только острее.

Последние слова заставили его вздрогнуть. Простая фраза пробудила в нем желание исповедаться перед ней, сделать то же, что и она вчера вечером. Опасаясь, что момент пройдет очень быстро, а он так ни на что и не решится, Адам сделал короткий вдох и торопливо заговорил, приподняв руку и показывая ей предплечье.

– Ты, конечно, знаешь, о чем говорит этот номер.

Она молча кивнула.

– Я был в концлагере. Прожил в нем два года – счастливец, которому удалось протянуть так долго. Не самый большой и не самый страшный лагерь – бывали и похуже, хотя вообще сложно поверить, что они чем-то различались. Но дело в том, что я в ту пору был еще очень молод. Для тела это было выгодно – организм не был изношен и оказался способным выдержать большую нагрузку, даже если она была почти смертельна. Для души наоборот – я не знал, как бороться с болью и мне не доводилось переживать особых потерь до того, как я угодил за колючую проволоку. Никакого опыта, никакой закалки. Я ничего не знал о жизни на дне, а то место, где мне довелось провести два года, находилось куда глубже этого самого дна.

Безысходность – первое, что ударило очень больно. Когда ты еще не до конца осознаешь все прелести своего положения, ты еще на что-то надеешься. Но проходит время, ты видишь, как умирают те, кто жил рядом с тобой, и до тебя начинает доходить простая истина – ты никогда отсюда не выйдешь. И номер на руке говорит об этом ярче всяких слов. Эта татуировка – настоящее клеймо. Как по действию, так и по определению. Как только ты полностью принимаешь эту идею – что жизнь в бараке никогда не закончится или закончится только одним-единственным способом, многое меняется. Ты сам меняешься. Все утрачивает смысл. В какой-то момент я перестал бороться, потому что мне хотелось лишь одного – поскорее отмучиться и рассчитаться. Повезло, что я был тугодумом – осознал это слишком поздно. Я не знаю, сколько прошло времени, но явно не очень много – может, месяц или два, прежде чем над головой стали летать бомбардировщики, в которых сидели не фашистские ребята. Для слухов нет границ – даже в полной изоляции все равно появляются сплетни, особенно если речь идет о войне. Поползли разговоры о том, что скоро все закончится. И чем жестче нас за это наказывали, тем легче в это верилось. Беда в том, что к тому времени я уже успел умереть – убить все свои надежды и стремления. Физически я все еще был жив, но другую свою половину сумел умертвить. На это ушло двадцать месяцев. На восстановление не хватило даже двадцати лет. Звучит очень тривиально, но так было до тех пор, пока не появилась ты.

Наслаждаться жизнью. Она уже забыла, каково это, а он никогда и не знал. Ей казалось, что такое обычно случается только в кино – чтобы два человека, которые были так нужны друг другу, вдруг встретились и смогли сблизиться. Адам в отличие от нее, не задавался никакими глубокими вопросами и не вникал в суть мироустройства – его интересовало лишь настоящее, то, что действительно имело значение.

Все вечера они проводили вдвоем, и она почти каждый день приходила к нему на работу. В ресторане к ней уже привыкли, и никто не удивлялся тому, что Адам предпочитал покидать кухню последним. Совместные ужины стали нормой – за последний месяц он успел показать ей почти половину блюд из меню и даже то, чего не было в общем списке. После этого они отправлялись к ней в квартиру, поскольку ехать к нему домой было уже слишком поздно. Иногда они готовили на ее импровизированной кухне – тогда было даже теплее и уютнее. Ева любила покупать продукты заранее – они вместе выбирали блюдо, он писал в ее блокноте все, что нужно, и она отправлялась на рынок с этим перечнем.

По дороге она часто заходила в магазины и покупала разные мелочи – заколки для волос, бигуди или что-нибудь из косметики. Ей хотелось выглядеть лучше, и она стала замечать собственные недостатки. Все, что до этого казалось нормальным – полинявшие носовые платки, отсутствие украшений и лака на ногтях – теперь стало важным. Еще приятнее было от того, что Адам замечал любую мелочь и обязательно хвалил ее приобретения.