Прошито насквозь. Торонто. 1930

Ее страх перед дождем показался ему нелепым, но он промолчал. Насколько он успел понять, Ева ничего не делала без особой причины.

Ей хотелось спросить его, отчего умерла его первая жена, но она боялась говорить с ним на эту тему. Она вообще много о чем молчала — подавление собственных интересов вошло у нее в привычку, и она редко давала волю любопытству или желаниям. Подкравшаяся зима застала их в уже новом доме, где была всего одна большая комната и крохотная кухонька, на которой они едва умещались всей семьей. Однако им это вовсе не казалось чем-то ужасным — Мэтью и Дебби, наконец, пристрастились к книгам, и теперь Ева часами напролет сидела у окна и читала им вслух для своего брата. Мэтью заметно подрос с прошлой зимы, а Дебби стала терпеливее и спокойнее. Теперь, когда рядом всегда находились взрослые, она перестала вечно беспокоиться о брате.

Адам чаще всего сидел вместе с ними взаперти, предпочитая отдавать все свободное время детям — он знал, что летом, когда опять начнется работа, ему уже не удастся проводить с ними так много времени. Иногда, когда Ева уставала читать вслух, он забирал у нее книгу и начинал читать сам. Тогда она бралась за шитье или уходила на кухню.

Они сумели запастись не только мукой, картофелем и луком — у них был небольшой запас масла и сахара, что казалось просто невероятной удачей. Летом во время коротких вылазок в город, Адам привез немного маргарина и консервов. За лето Ева приготовила немало пастилы, что весьма радовало Мэтью.

Неужели все действительно могло быть так просто, если рядом находилась женщина, способная поддержать, а не сбить с ног? Адам удивлялся тому, как сильно изменилась жизнь, когда Ева стала его законной женой. Какие-то решения она принимала, не советуясь с ним. В основном это были мелочи вроде покупки фруктов для пастилы или шитья одежды. Теперь он не был обязан думать обо всем сам — часть его забот взяла на себя Ева. Она сделала это без разговоров и жалоб — ей казалось, что это нечто само собой разумеющееся.

В эту зиму многие упущения прошлого года были сглажены. У детей по-прежнему не было сапог (из тех, что удалось раздобыть еще в Торонто, они уже выросли), но зато у них были теплые носки и джемперы. Каждый день Дебби и Мэтью ложились спать без страха перед завтрашним днем — они знали, что не останутся голодными. На кухне хранился небольшой полотняный мешочек, в котором лежали подорожник и тысячелистник — Ева собрала и засушила их на случай простуд и других болезней.

Ева и Дебби по-прежнему спали в одной кровати, а Мэтью и Адам делили разложенный диван. Поэтому чтобы побыть наедине, супругам приходилось выбираться из постелей и прокрадываться на кухню. Но растревоженный этой возней Мэтью всегда просыпался и шел следом за ними, а через некоторое время к ним присоединялась Дебби, и вместо того, чтобы говорить о своем и обниматься, Адам и Ева устраивали ночное чаепитие.

Им почти не удавалось побыть только вдвоем, а когда такие моменты все-таки выдавались, их прерывали уже через несколько минут. Поэтому, застав Еву в одиночестве одной январской ночью, Адам без раздумий крепко обнял ее и прижался губами к ее шее. Наверное, она вышла на кухню чтобы выпить воды или просто подумать о своем, но момент был слишком хорош для того чтобы упустить его.

Торопливые поцелуи и грубоватые ласки вели их все дальше, и совсем скоро они оказались прямо на полу. Лишь потом, остывая и отходя от лихорадочного жара, Адам почувствовал жгучий стыд за свою несдержанность. Ева лежала рядом с ним, и под ее спиной было только его старое пальто, которое они успели сбросить на пол. Она смотрела на него, и в синеватом полумраке ему казалось, что ее глаза совершенно черные, почти матовые — без блеска и выражения.

— Прости меня, — поцеловав ее в щеку, попросил он. — Я, наверное, кажусь тебе животным.

Он всегда помнил, что она ему рассказала после того, как он забрал ее из отеля. Однако сейчас природа брала свое, и на короткий миг все сдерживающие воспоминания вылетели из его головы.

— Тебе было очень больно? — спросил он, вновь опускаясь рядом с ней.

Ева повернулась к нему, и на ее лице засветилась призрачная улыбка, едва различимая за плотной пеленой чувств, постоянно сковывавших ее и не позволявших ей отпустить себя на волю.

— Нет, совсем нет, — ответила она.

Позже они научились выбирать правильное время и выскальзывать из постелей, не разбудив при этом детей. Они почти не говорили о том, что случилось с ней в гостинице. Адам боялся задавать вопросы, а Ева не спешила откровенничать — она могла лишь упомянуть об этом вскользь, но никогда не говорила ему, как все произошло. Тень этой боли скользила между ними постоянно, и Адам редко ощущал, что Ева свободна от своего страха перед мужским желанием. Даже после того признания он продолжал чувствовать, что она боится его рук и избегает смотреть на него, когда они остаются наедине. Он старался быть с ней нежным и терпеливым, но долгое воздержание делало его совсем другим — получив возможность обнять ее, он почти терял способность помнить об осторожности.