Прошлое. Настоящее. Будущее

Вываленный на обозрение клубок утверждений, – который, впрочем, обычно вот так и вываливают, «в том или ином комплекте», – состоит на самом деле из очень разных ниточек. Будем выдёргивать эти ниточки по одной.

Начнём с начала – то есть с темы «причастности к русской культуре». Здесь мутит воду слово «причастность». Что это такое? Может быть, это знание

русской культуры – то есть владение русским языком, осведомлённость о событиях русской истории, хорошее понимание реалий и т. п.? В таком случае самым лучшим русским окажется какойнибудь ЦРУшный аналитик из «русского отдела», жизнь положивший на разрушение России и уничтожение русского народа. Туда же, в русские, придётся записать французского профессора-слависта, автора книг о мазохизме и тоталитарной сущности русской души. А также израильского филолога, убеждённого сиониста, с десяток лет боровшегося за право выезда и ненавидящего «эту страну» до печёночной колики… А также множество других персонажей, которые жутко оскорбились бы, если бы их в лицо назвали «русскими». Не войдёт в список только какой-нибудь «Ванька в телогреечке», выгнанный из русских по неспособности сдать экзамен французскому профессору.

Между тем, даже на интуитивном уровне ясно, что пресловутый «Ванька» как раз русский, а профессор таковым вовсе не является. То есть «знание русской культуры» – вещь, конечно, хорошая, но к национальной идентичности оно имеет далеко не самое прямое отношение.

Поскольку вышесказанное, в общем-то, очевидно, то сторонники определения русскости через культуру начинают объяснять, что имеется в виду не холодное (а то и враждебное) «знание предмета», а некая внутренняя связь с этой самой культурой. Русский – тот, кто любит

звучание русской речи, русские сказки, русские песни, Толстого, Достоевского, берёзку, осинку, матрёшку, балалайку и прочие, так сказать, артефакты.

Это уже ближе к делу. Однако все артефакты материальной и духовной культуры, которые в таких случаях перечисляются, имеют одно нехорошее свойство – они отчуждаемы. То есть – для того, чтобы их любить, совершенно не обязательно хорошо относиться к самим русским. Их можно «любить отдельно». Более того, любовь к некоторым «исконно русским ценностям» может послужить причиной ненависти к их законным обладателям. Например, человек, обожающий русскую природу, все эти берёзки-осинки и унылую красу русских полей, может при этом искренне считать, что русские её только портят. И что неплохо было бы их всех вырезать, а страну заселить более подходящим народом. А потому любить берёзки и осинки он приедет, скорее всего, на танке. Как те, кому Гитлер обещал поместья на Среднерусской возвышенности.

Это-то всё понятно. Но ровно то же самое касается и любви к русскому языку, песням-сказкам, писателю Достоевскому и прочим нематериальным ценностям. Всё это можно любить и всем этим можно владеть, отнюдь не считая себя русским, более того – будучи их врагом.

Обратимся к истории. Нередки случаи, когда народ, завоевавший территорию другого народа, перенимал культуру, обычаи и даже язык побеждённых. Побеждённым от этого не становилось легче. Напротив, довольно часто принятие культуры побеждённого народа победителями сопровождалось окончательной деградацией побеждённых, у которых уже не оставалось буквально «ничего своего».

Примеров тому можно привести множество. Взять хотя бы самый известный – греко-римский случай. Римляне искренне любили греческую культуру, более того – открыто признавали её превосходство над собственной. «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила, в Лаций суровый искусства внеся», – писал Гораций. И дело не ограничивалось искусством: римляне перенимали у греков всё, что им нравилось, начиная от кухни и кончая культами. Однако римляне от этого не стали греками. Более того, «настоящих» греков они презирали. Причём презирали даже почитатели греческой культуры: например, Цицерон, усердный и благодарный ученик эллинских ораторов, прославился ещё и тем, что ввёл в литературный оборот презрительное словцо graeculi

– что-то вроде «гречишки», причём называл так всех греков вообще, включая учёнейших мужей. Потому что даже величайших греков римляне рассматривали всего лишь как полезных и умелых слуг. Сама Эллада, переименованная в провинцию Ахайю, влачила жалкое существование. Униженные греки отчаянно мечтали только об одном – стать римлянами.

И когда латинский Рим пал, а греческие области, напротив, поднялись, то жители новой империи назвали себя ромеями, свою столицу – Новым Римом, а своё государство – Римской Империей [178]. Впрочем, грекам ещё повезло: они хотя бы сохранились физически. А вот, к примеру, судьба славян, оказавшихся на пути воинов булгарского хана Аспаруха, была куда более плачевной. Да, булгары-победители переняли язык и культуру побеждённых. Наверное, она им нравилась больше собственной. Но род побеждённых угас: достаточно посмотреть на современного болгарина, чтобы понять: от славян в его крови осталось не больше, чем, скажем, от бриттов в крови британца…