Прошлое. Настоящее. Будущее

Хорошо, если национальную идентификацию ребёнку «ставят» родители, предварительно решив этот вопрос между собой. Лучше всего это удаётся, если один из родителей уже является глубоко ассимилированным. В российском случае это означает, что человек давно живёт в России, отлично владеет русским языком и культурой (на своём социальном уровне, конечно), женат на русской или замужем за русским, намерен жить и умереть здесь, а самое главное – спокойно принимает тот факт, что его дети уже не будут принадлежать его собственному народу. В таком случае оба родителя подталкивают ребёнка в одну сторону, объясняя ему – «твой папа армянин, но ты русский». Это тоже не избавляет от всех проблем, поскольку очень многие вещи, связанные с идентичностью, находятся на досознательном уровне: кровь может проснуться и подать голос в самый неожиданный момент. Нередки случаи, когда в благополучной межнациональной семье, где идентичность ребёнка никогда не ставилась под сомнение, вдруг случается бунт: подросток вдруг начинает бурно интересоваться той частью своего наследия, от которой его оттаскивали за уши. Например, в молодости я знавал семью, состоящую из русского мужа и супруги с половинкой украинской крови, записанной украинкой. Они даже не считали свой брак «по-настоящему межнациональным». Тем не менее их единственный и любимый сын в какой-то момент объявил себя «украинцем», принялся учить «украинский язык» и т. п. Что, впрочем, можно объяснить как внезапно проснувшимся самосознанием, так и обычным юношеским бунтом против родительской власти, принявшим по случайности национальную окраску. Но то, что сыскался именно такой повод, наводит на размышления.

Заметим: неприятные неожиданности возможны даже в том случае, когда все стороны – то есть родители, их родственники, и т. п. – достигли в этом вопросе согласия. Но куда чаще родители не решают этот вопрос, а замалчивают

его, отказываются обсуждать или проговаривать, рассчитывая на то, что всё как-нибудь устроится само. В результате, каждый из них играет в свою игру. Например, нерусский папа возит его на лето к родственникам «на природу», где все общаются с ним на местном языке, а зимой русская мама тщательно ловит в речи сына следы акцента и читает нотации о чистоте речи… И это ещё самое безобидное.

Но допустим, что ничего такого нет: оба родителя нежно любят друг друга, обожают своих детей и ничего им не навязывают, а национальный вопрос, как мусор, заметают под ковёр [207].

Всё равно, для ребёнка из такой семьи вопрос «ты русский или нерусский?» звучит как «кого ты больше любишь, маму или папу?

» А дети, как известно, такие вопросы не любят. И ещё больше они не любят тех, кто такие вопросы задаёт.

Тут мы подходим к самой сути «полукровческой проблемы». Очень часто полукровки нервно реагируют на любую «национальную» тематику – поскольку даже самые невинные разговоры о национальных особенностях разных народов, их национальных интересах и т. п. звучат для них именно как вопрос «кого ты больше любишь, маму или папу» (или тётю Марту, дядю Марка, бабушку Зульфию и деда Отара). Само поднятие этого вопроса подсознательно отвергается ими, воспринимается в штыки. В том, что у людей есть национальность, полукровка склонен видеть потенциальный источник проблем и неприятностей, причём не чьих-нибудь, а своих личных.

Всё это усугубляется чисто биологическими факторами. Как уже было отмечено, полукровки имеют определённые достоинства – они зачастую здоровее, крепче, энергичнее чистокровных. Но за всё приходится платить. В частности, те части психики, которые зависят от генов (а от генов в человеке зависит практически всё), зачастую складываются у них неправильно, криво: их душа как бы строится из кирпичиков разного размера, так что стены этого дома получаются кривыми. Две крови поют на два голоса, и редко в унисон, а то и начинают гавкать друг на друга: мамины инстинкты велят человеку одно, папины – совершенно другое, в результате он впадает в ступор.