Прошлое (СИ)

Но я был хитер и настойчив. Я был готов заплатить высокую цену. И заплатил — свободой, чтобы получить еще одно Знание. Так я стал владеющим двумя обрядами, и смог не только определять рождение звездолета, но и научился заставлять его двигаться. Я стал капитаном.

А моей ценой стал Гринод. Его предписали мне в пару по истечении отведенного срока.

Я не должен был расстраиваться из-за этого. И бояться… Я же воин — мне чуждо подобное. Но с момента, когда едва не погиб в схватке с верпанами. Спасенный Дейнари — бесполезной и никчемной арианской самкой (глупой прихотью я называл порыв оставить ее при себе), я внезапно понял, что не нужен никому.

От меня, как и от тех двоих в детстве, все отвернулись, безразличные к моей гибели. Отгородились дверями, не оставив другого шанса, кроме как умереть.

'Самый жуткий страх стал реальностью. Не помог статус, и даже редчайший факт — обладание двумя обрядами'

Меня готовы были затоптать, не заметив.

'Все же верно? — спрашивал я себя. — Это смысл жизни воина. Погибнуть'

Но вернулся страх… Та проклятая слабость, о которой я не сказал никому. Я боялся смерти. И оставшись с ней один на один, с кишками, вывалившимися наружу, дрожащий в ознобе утекающей жизни, отчаянно трусил, мучимый не столько болью, сколько пониманием: все. Мое изуродованное, никому не нужное тело вышвырнут, забыв обо мне в тот же миг. У меня нет шанса победить.

Понимали ли это мои собратья, оказываясь на грани? Боялись ли они? Или я один оказался настолько слабым? Оказался… не воином. Но и не Знающим, доведя себя до подобного.

Победить смогла арианка. Победить смерть! Та, кого я отказывался замечать, осталась рядом. И сражалась. Одна. За мою жизнь…

Осознав это, я возненавидел Дейнари. Из никого она превратилась в существо, наделенное тем, что недоступно мне — умением побеждать. Вопреки страху!

Пусть я отчаянно гнал от себя любые мысли об этой самке, которую сам же пригрел на свою голову. И по сей день я не мог понять — почему? Чем-то этот арианский детеныш меня зацепил. Возможно, уже тогда нутром почуял в ней это бесстрашие. Безмолвное, безликое и неприметное. Не когда рвутся в бой в ослеплении ярости и отчаяния, а когда молча терпят и… не теряют надежды. Я перестал верить в нее, увидев мертвые тела погибших от холода и голода Знающих. А арианская самка верила, даже пережив гибель своей семьи. Или она твердила мне о брате по инерции?..

Пусть я не признался в этом себе, но где-то глубоко в душе осознавал: она тоже воин. Ведь воины рождаются, чтобы терпеть лишения и погибнуть в муках. Она шла этим же путем. Молча… А мне вот постоянно хотелось… кричать, протестуя. Внутри себя, мое личное 'я' никак не могло смириться. Перебороть страх. Протест против нашего уклада…

Я, как и она, чувствовал себя пленником. Заложником воспитания, привычек, потребностей. И страха. Страха потерять то немногое, что имел сейчас. И однажды одиноко замерзнуть, презираемый всеми. Но я не способен был решиться и поступить вопреки. Вопреки всему, чему обучили с детства. Вопреки собственным привычкам и поступкам. Опять страх сорваться в пропасть!

Отсюда и противоречивые рывки в отношении этой девушки. Меня раздражало все в ней — живое напоминание о собственной слабости, пусть и тщательно укрытой от всех. И подспудное, зародившееся вопреки моим титаническим попыткам воспрепятствовать этому чувству, восхищение — наоборот притягивало. Я очень желал избавиться от нее, даже пытался сделать это, и не раз. Но… сам едва ли осознавая это, с интересом следил, наблюдал за ней, с каким-то маниакальным интересом желая знать: как она будет вести себя дальше?

Пусть внешне, оберегая свою репутацию, и делал все, что должно воину в отношении принадлежащей ему половозрелой самки. Но внутри… Это давно стало какой-то забавой, захватившей часть моей сущности. Вопрос, что давно созрел в моей душе: когда она сломается и потеряет надежду? Смирится с законами моего мира? Подчинится, познав страх.

Я был одержим этим ожиданием. Истово верил: иначе не может быть. Она не может быть сильнее!

Периодически я стыдился этого интереса, в каком-то смысле заслонившего от меня прочие цели. Мою привычную жизнь, ее задачи и обязанности. Меня затягивало как в густой туман. Периодически я еще делал попытки вырваться, изгоняя ее, запрещая попадаться мне на глаза, или вовсе продав торговцам живым товаром. Но завяз уже слишком — без ее, пусть и не явного, присутствия рядом, жизнь мгновенно становилась пресной. Острая нужда по ее присутствию мучала нещадно. Страх одиночества, горечь ненужности, и злость на самого себя, вынуждали меня возвращаться, спасать, держать ее рядом. И это было неправильно. Ненормально.

Когда ее забрал торговец, я ликовал: свобода! Вздохну полной грудью, избавившись от въедливого арианского тумана. Стану как все!