Прошлое

Римини свернул в один из бесчисленных коридоров-переулков, прошел по нему буквально несколько шагов, почувствовал приятное напряжение в ногах — пол сменился плавно уходившим вверх пандусом — и оказался у совершенно безлюдного стенда какого-то бразильского издательства. Помещение было освещено излишне ярко, и у Римини не было никакой возможности остаться незамеченным — три девушки на стенде обернулись к нему и одновременно улыбнулись. Римини не хотелось разочаровывать их, немедленно исчезнув, и он решил прогуляться вдоль стеллажей с книгами, о чем и сообщил продавщицам, добавив, что сделает это лишь при одном условии — если они не будут соваться к нему с разговорами и предложениями помочь что-нибудь выбрать. Для начала он обвел взглядом всю панораму книг, размещенных издательством на выставке: глянцевые обложки отражали яркий свет ламп не хуже зеркал — даже глаза резало. Римини, уже прекративший всякие попытки даже мысленно изъясниться по-португальски или воспринять какой бы то ни было текст на этом языке, решил ограничиться разглядыванием обложек, с большинства из которых на него смотрели довольные, счастливые лица, светящиеся в прямом и переносном смысле; в основном эти персонажи были запечатлены почему-то на непроницаемо-черном фоне — при этом все как один излучали какое-то неизбывное, непоколебимое доверие к потенциальному читателю. Ощущение было такое, словно над этими мужчинами и женщинами, старыми и молодыми, белыми, чернокожими, азиатами, толстыми и худыми — в общем, над лицами из этой галереи, которая отражала все возможные антропологические типы, возрастные группы и любую самую подробную классификацию формы лица и головы, потрудились одни и те же косметологи, парикмахеры, гримеры и стоматологи, поставившие на поток эффективную методику, использование которой позволяло привести любую внешность к единому знаменателю усредненной красоты. Тем не менее по мере того, как эти красавчики скользили у него перед глазами, одинаковые и в то же время слегка отличающиеся друг от друга — не более, чем разные воплощения одной и той же сущности — успешный предприниматель, миссионерка, гениальный шахматист, восходящая звездочка кино, раскаявшийся преступник, футболист, видный деятель буддистского движения, — Римини стал замечать, что бесстрастную, бесплотную и на вид безупречную красоту этих лиц нарушает нечто странное, настойчивое и неуловимое; казалось, что этот изъян можно заметить лишь при беглом взгляде на картинку, что он исчезает, как только начинаешь присматриваться внимательнее. Римини сумел разглядеть незаметную бородавку за ухом шахматиста, почерневший, если не отсутствующий зуб, придававший совершенно особое выражение улыбке бизнесмена, ярко-красную точку — след кровоизлияния — в правом глазу миссионерки. Эти изъяны, нарушавшие общую концепцию, согласно которой на обложках должны были быть представлены гармоничные, идеальные личности, на самом деле словно устанавливали особую, глубокую связь между счастливой до идиотизма физиономией на фотографии и прошлым этого человека, — прошлым, в котором явно играли немалую роль темные и противоречивые силы. Задумавшись над этим, Римини вдруг понял, каких трудов стоило фотографам и визажистам вырвать из образа счастливого, удачливого и сугубо положительного героя всю ту кровь, боль и бесчестье, которые на самом деле были его неотъемлемой частью. Римини разглядел в великом мастере гамбитов мальчика, испытавшего на себе в детстве немало насилия, а в благостно улыбающейся миссионерке увидел вконец опустившуюся алкоголичку; под личиной ведущего правильный образ жизни миллионера скрывался жадный до кокаина наркоман — и так могло продолжаться до бесконечности. Римини, который уже собрался было уходить, вернулся к стеллажу с портретами на обложках; посмотрев на них еще некоторое время, он вдруг осознал, что дефекты внешности, за масками обнаруживавшие сложных и не всегда приятных людей, повторялись от портрета к портрету; более того, все то, что, как поначалу ему казалось, нарушало созданную косметологами и фотографами иллюзорную безоблачную реальность, на самом деле и было бесспорным шедевром, главным достижением работы целой команды профессионалов, которые готовы были с равным усердием фабриковать красоту и уродство. Римини улыбнулся: эти ребята меня переиграли, признался он себе. Он уже собрался уходить, как вдруг его внимание привлекло лицо довольно молодого человека с чуть печальными и такими ясными глазами, что издалека они казались прозрачными; щеки его были окрашены совершенно детским румянцем, который гримеры не смогли или же не захотели скрыть при помощи какой-нибудь пудры. Мужчина улыбался, как и все его соседи по книжной полке; впрочем, было в его улыбке что-то особенное — легкость и даже эфемерность; он явно не был уверен в собственном счастье и, более того, похоже, предчувствовал, что оно вот-вот исчезнет, улетучится — быть может, сразу после того, как в последний раз щелкнет затвор фотоаппарата. В его случае творцам иллюзий удалось невозможное; Римини, заинтересованный, не только вернулся к книге, но и взял ее с полки и, положив перед собой на прилавок, стал смотреть на нее вертикально, сверху вниз, прикрывая от лишнего света и словно ожидая, что вот-вот случится чудо — фотография оживет и улыбка сойдет с лица человека на обложке.