Прошлое

Дождь по-прежнему грохотал по крыше ангара. У Римини возникло ощущение, что это лицо ему знакомо. Или же нет… ему были знакомы, или, по крайней мере, ему казались знакомыми практически все лица с обложек книг этой серии; публичные персонажи, известные, а многие даже знаменитые: знать их или думать, что знаешь, — в общем-то, в этом не было большой разницы; все они были практически одинаковы, за исключением… За исключением того самого лица, на которое Римини обратил внимание. Этот человек явно существовал в ином времени и пространстве, не в том, где теснились остальные герои этой книжной серии; так вот, теперь Римини был готов поклясться, что именно это лицо, одно-единственное среди множества других, ему не знакомо.

Может быть, именно это привлекло его внимание, и вот теперь, вместо того чтобы уйти, он взял книгу в руки и поднес вплотную к глазам — чтобы блики от софитов не мешали ему разглядеть портрет автора. Он смотрел и смотрел на эту подтянутую, как бы специально разглаженную, смазанную кремом кожу словно забальзамированного заживо человека, привлеченный загадкой его лица. Порой, задумавшись над сложным предложением, каким-то особенно трудным для понимания образом или лихой метафорой в переводимой книге, Римини поворачивал ее задней стороной обложки к себе, словно надеясь найти помощь в фотографии автора, в его глазах, улыбке, во всем том, что тому не удалось или не захотелось вложить в текст своего произведения. На этот раз порядок был обратным — оторвав взгляд от лица, запечатленного не на обороте, а на первой странице обложки, Римини сфокусировал его на имени, которое было указано над портретом: Кайке де Соуса Дантас. Римини произнес его чуть слышно, одними губами; ощущение загадки не исчезло, но, наоборот, усилилось; Римини, словно завороженный, перевернул книгу и обнаружил под уменьшенной копией того же портрета несколько строк текста — на вполне понятном литературном португальском языке ему вкратце описали жизнь Кайке де Соусы Дантаса, родившегося в Рио-де-Жанейро в 1957 году, актера, звезды телесериалов, скончавшегося от СПИДа в возрасте тридцати семи лет.

Ему срочно понадобилось обо что-то опереться. Вскинув руку, он задел стопку книг и услышал, как приглушенно, словно где-то вдалеке, ударились об пол тяжелые тома. Будто сквозь туман увидел, как одна из девушек-продавщиц наклонилась, чтобы подобрать упавшие книги, а тем временем из того же тумана, из глубин памяти к нему приближалось, постепенно становясь все более узнаваемым и отчетливым, лицо человека с обложки. Теперь книга была ему уже не нужна: Римини видел не только лицо покойного актера, но и многое другое; он увидел — или вспомнил — сигарету в длинных тонких пальцах с пирамидкой пепла, готового обрушиться от любого сотрясения, увидел ветку какого-то дерева, ногу в незастегнутой, готовой слететь с нее сандалии, рубашку с засученными рукавами, профиль Софии, половинку изящного металлического стула, блики солнца среди листвы, участок гравийной дорожки, поля светлой шляпы, носки двух ботинок — его собственных, — и в конце концов, словно кто-то медленно, стараясь не создавать излишнего перепада давления, открыл наконец нужный клапан, в его памяти стали всплывать звуки — шелест листвы, журчание ручья, щебетание птиц, голоса людей — это была группа туристов, выходящих из автобуса, — и — голос Кайке, говорившего о чем-то по-испански, пришептывая, как жители Буэнос-Айреса. А потом — улыбка Софии; широкая, открытая, уверенная и в то же время доверительная — улыбка счастливого человека. Вот заскрипел стул, и София, сгибаясь пополам от смеха, небрежно кладет ладонь на загорелое предплечье Кайке. Такую улыбку в свой адрес Римини видел, быть может, два, самое большее три раза за все двенадцать лет; эта улыбка была единственным заслуживающим доверия доказательством любовной одержимости — куда более верным, чем любая другая улика.

Римини услышал, что с ним кто-то говорит. Он поднял взгляд: перед ним стояла взволнованная девушка с бразильского стенда, но Римини видел ее как-то расплывчато, словно через мокрое стекло; только в этот момент он понял, что плачет. «Все нормально. Нормально», — сказал он. Девушка отступила, чтобы дать ему пройти, улыбнулась ему и, когда Римини поравнялся с ней, робко протянула руку, чтобы забрать у него книгу; Римини же, поглощенный и одурманенный своими печалями, вообразил, что она вновь пытается предложить ему свою помощь; ловко, как ему показалось, избежав контакта с назойливой девицей, он обогнул крайний стеллаж и мгновенно затерялся в толпе.