Прошлое

Все это осталось позади. Да, Римини удалось сохранить свой талант, и теперь он не собирался подвергать риску эту антикварную редкость, которой для его новой работы достаточно было пользоваться понемногу. Здесь, в клубе, он был не просто Римини, а инструктор Римини,

как значилось в расписании занятий. Свой талант он был готов предложить заинтересованным ученикам, но сверх программы, за рамками того, что было необходимо и достаточно с педагогической точки зрения. Он прекрасно понимал, что у его таланта нет будущего: молодость — этот извращенный синоним понятия «талант» — прошла, а вместе с ней ушли и перспективы добиться настоящих успехов на корте. И именно эта обреченность, обычно подавляющая всякое проявление способностей и навыков, в случае Римини возымела противоположное действие, придав его таланту особое очарование — так редкие, но вышедшие из моды драгоценности по счастливой случайности покидают шкатулку, в которой были заперты, и гордо красуются на каком-нибудь ценителе, который наконец решил их надеть. Талант Римини был роскошным и одиноким; в нем была нездешняя элегантность. В этом таланте была страсть к расточительству, страсть, которую подлинные игроки разделяют лишь с одной породой людей — с подлинными денди.

Никто, включая самого Римини, над всем этим не задумывался, но все, кто хоть что-то понимал в игре и присутствовал при первом уроке, почувствовали, что он одним своим появлением на корте — несмотря на то, что, завязывая шнурки на теннисках, он порвал один из них, а это было дурным предзнаменованием — сумел вернуть теннису то, чего лишили эту игру пятнадцать лет анаболических стероидов, борьбы брендов и технологий и круглосуточных телетрансляций в прямом эфире. Старомодность Римини выглядела почти дерзостью. Играл он легко и непринужденно; ракетка была для него не оружием, не протезом, а талантливым переводчиком языка микрожестов, на котором изъяснялась его собственная рука. Самые мощные удары он умудрялся наносить буквально одной кистью. Спустя пятнадцать лет он по-прежнему спорил со своими первыми учителями: вместо того чтобы «атаковать» мяч, он поджидал его, словно давая тому время выдохнуться. Это придавало его манере оттенок аристократической незаинтересованности в результате; глядя на Римини, можно было подумать, что этому человеку в данный момент есть чем заняться помимо игры в теннис и он бегает из угла в угол лишь потому, что этого от него хотят окружающие. Впрочем, он почти не бегал, а в основном ходил по корту, почему-то всегда оказываясь в нужный момент именно там, куда противник посылал очередной мяч. Его собственные подачи и удары, которые, как в первый момент казалось, он делал наугад, вскоре оказывались элементом сложной многоходовой комбинации, нитью в тонкой, но прочной паутине, в которой соперник вскоре запутывался, так и не поняв, что произошло. Принципы его игры призвана была отражать и одежда, в которой он выходил на корт, — только белое и только хлопок, единственной цветной деталью была двойная синяя полоска на окантовке воротника пуловера; кроме того, на Римини были классические, чуть старомодные шорты с карманами для мячей; естественно, натуральные, с шерстяным верхом, теннисные туфли и аккуратная шляпа из грубой ткани, прикрывавшая полями лицо от солнца, — на полразмера больше, чем нужно, чтобы не давила, когда голова промокнет насквозь от пота.