Прошлое

Да, Нэнси действительно дрожала, как лист на ветру, — лист уже с полсотни лет провисел на дереве, а по его прожилкам за эти годы протекли растворенные тонны транквилизаторов, таблеток для похудения и всякого рода диетических биодобавок. Кроме того, несмотря на возраст и заботу о здоровье, Нэнси продолжала курить; ее нормой были сорок десятисантиметровых сигарет в день. Одну она неизменно выкуривала после тренировки, прикуривая от фирменной зажигалки «Данхилл» — естественно, золотой. Первую затяжку она делала, едва рухнув на скамейку сбоку от корта, еще не выпустив ракетку из рук. Затем, жестом отвергнув предложенную Римини бутылку с минеральной водой, она — до того, как зайти в раздевалку и душ, — садилась за столиком на клубной террасе прямо под палящим полуденным солнцем, закидывала фиброзные, в сеточке вен, ноги на соседний стол и приговаривала один за другим пару джин-тоников и еще две сигареты, наблюдая за тем, как Римини, по обыкновению с достоинством и не торопясь, собирает по корту разбросанные ею мячи. В какой-то момент все сошлось — по воле якобы слепого случая: корзина с мячами оказалась почти полной, калитка, ведущая на корт, скрипнула и жалобно застонала под напором навалившегося на нее Бони, и Римини, подняв последний мяч, посмотрел сначала на калитку, а затем и чуть дальше, на террасу. Нэнси, как раз допившая второй коктейль, опустила ноги со стула на землю, встала и, слегка покачиваясь, направилась к выходу из клуба. Ракетку она тащила за собой, так, что та почти волочилась по земле — как шлейф платья, которое она больше не собиралась носить. Нэнси вся дрожала, а те атрибуты богатства, которые должны были быть ее броней: шикарные шестиугольные очки, куча золотых украшений, косметика, прическа, яркая спортивная одежда, дорогая японская машина на клубной стоянке — все это лишь подчеркивало ее слабость и уязвимость. Дрожала она от отчаяния, от осознания пустоты своей жизни; как хирург порой проходится разящим скальпелем по внутренним органам женщины, удаляя ей все, что связано с детородной функцией, ради спасения жизни, так и судьба выпотрошила внутренний мир Нэнси при помощи какого-то инструмента — страшнее, чем чудовищные клещи и ложки гинеколога. С некоторых пор Нэнси ощущала себя пустым футляром — предназначенным для хранения неизвестно чего; ей оставалось лишь поддерживать себя в хорошей внешней форме и готовиться к неумолимо надвигающейся старости. Разумеется, спокойно смириться с этим она не могла, и ее протест против такой жизни и ближайших ее перспектив приобретал порой причудливые и весьма противоречивые формы. Например, то, как она обращалась с обслуживающим персоналом, к которому, несомненно, относила и инструктора. Ежемесячный гонорар Римини она округляла в сторону увеличения — и только; сумма чаевых получалась просто смехотворной, если не сказать унизительной. При этом она могла совершенно спокойно рассчитаться за коктейль в клубном баре, заплатив официанту вдвое больше стоимости напитка. Римини относился к этим странностям спокойно, с искренним безразличием; все шло нормально вплоть до той непредвиденной гормональной физиологической разрядки, которую получил он, едва прикоснувшись к Нэнси. Дело было не в том, что Римини боялся повторения эпизода, — которое в любом случае было маловероятно, учитывая его спонтанный характер; дело было в том, что этот оргазм ознаменовал собой окончание периода добровольного воздержания, долгое время практически не тяготившего Римини. Его окрепший организм и словно рожденные заново эмоции были готовы направить накопившуюся энергию в старое, изрядно пересохшее, но готовое принять полноводный поток русло.

То, что для Римини стало симптомом прогрессирующего выздоровления, для Нэнси оказалось началом очередного приступа, связанного с возрастными изменениями организма. Как это обычно бывает, то, что творилось в ее душе и теле, оставалось непонятным лишь ей самой. По правде говоря, в то утро она едва ли заметила, что произошло с Римини. Действуя с предельной аккуратностью, он сумел скрыть от ее глаз как эрекцию, так и влажное пятно, которое в конце концов проступило на шортах. И все же — волна напряжения и возбуждения накрыла и Нэнси. Она опосредованно почувствовала случившееся, словно заметив периферическим зрением то, что осталось незамеченным при взгляде в упор; судя по всему, «безумие действительно висело в воздухе»; излучателем этого безумия был Римини, и Нэнси, попавшая в фокус воздействия, не могла не отреагировать. В общем, в тот день она дрожала от желания.