Прошлой осенью в аду

— Нет! — взревела вконец разрезвившаяся Наташка и стала картинно оседать прямо на асфальт (наша группа тащилась уже по двору), — Юля, не оставляй меня! Я хочу жить! Мне только эту ночь продержаться!

Испуганный Чепырин поволок ее дальше. В конце концов мы оказались перед дверью Наташкиной квартиры на втором этаже. Моя подруга отвалилась от совершенно взмокшего Чепырина, вырвала из моих рук пакет и вручила хозяину:

— Спасибо, спасибо вам… Евгений Федорович?.. Вы большой души человек! И до свидания. Пошли, Юля!

— Странно! У вас там, в квартире, что-то слишком шумно, — удивился Евгений Федорович. Действительно, за Наташкиной дверью вовсю гремела музыка и гомонили веселые голоса. Отлично было слышно, как Наташкин муж Вова хохочет со всхлипами и лупит себя ладонями по животу (есть у него такая манера). Я уже решила, что наша комедия провалилась, но Наташка заявила нагло:

— Это соседи! Неплохие люди, но каждый день у них гулянка. Я тут на подселении живу. Одна, совсем одна. В пустой комнате… Эта ночь! Без Юли я ее не переживу. Она открыла дверь ключом, втолкнула меня в прихожую и долго еще благодарила Чепырина и махала ему вслед якобы дрожащей рукой.

Глава 4. Скала Горящих Сердец

Мне сразу понравился Дима Сеголетов. Со стыдом признаюсь. Главное, не знаю, как это вышло. Ведь к Наташке я явилась, полная страхов, кончина капитана Фартукова тоже не веселила, после топорного обмана Чепырина осталась неловкость. В общем, нехорошо было на душе.

Зато у Наташки дым стоял коромыслом. Может, этого мне как раз и недостает? Может, хватит быть хичкоковской героиней, дрожать взаперти, шарахаться от белых плащей и умывальников? Нет, довольно! Теперь я буду кокетничать и громко смеяться. Компания как раз подходящая. Даже удивительно было, что всего несколько человек устроили такой карамбой. Кроме Наташкиного Вовы, который хохотал и шлепал ладонями по животу, много шуму производил небольшого роста, лысый и загорелый живчик. Как я поняла, живчик был врачом, и поначалу я приняла его за Диму Сеголетова и даже возмутилась, с какой стати такой невзрачный тип зарится на мою квартиру. Однако выяснилось, что это другой доктор, что жене его позавчера вырезали щитовидку, что он из-за этого столуется по знакомым и очень тоскует. Хохотал он, как сумасшедший. Несколько других гостей подхихикивали.

— Ну, как тебе Дима? — спросила Наташка, когда я, прослушав пару малоприличных Вовиных анекдотов, зашла к ней на кухню.

— Дима? Который там Дима?

— Да он же в кресле сидит, за телевизором. Иди, глянь, — посоветовала Наташка, густо посыпая толстобоких кур укропом.

Я пошла и глянула. Дима действительно сидел в указанном месте. Он походил на неброско раскрашенную античную статую, одетую в светло-коричневый костюм. Димин нос составлял со лбом совершенно прямую линию. Такое в наших краях редко встречается. Красивый малый.

Я вернулась к Наташке и вяло сообщила, что Диму видела. Она посмотрела на меня сочувственно и сказала:

— Тебе нужно выпить. Ты слишком многое пережила за последние дни.

Я вообще не пью. Вино мне кажется невкусным, от шампанского болит голова, водку в рот взять могу, а вот проглотить — нет. Наташке это непонятно, а поскольку непонятное обычно пугает, она считает, что именно это мое свойство — причина всех моих неудач.

— Ты слишком мнительна и привередлива, — говорит она обычно. — Таким надо слегка попивать. Зальешь шары, и все будет в розовом свете.

Жизнь в розовом свете ценою залитых шаров меня не привлекает, но иногда Наташка таки добивается своего. В тот раз она достала маленький графинчик с темно-коричневой жидкостью и налила две стопки.

— Чтоб не вешать носа! — провозгласила она и легко глотнула все содержимое стопки враз. Выпила и я. Это была какая-то настойка. Скорее всего, на мухоморах. Я вдруг почувствовала, что внутрь меня через глотку въехал на полном ходу грохочущий товарный поезд во главе с паровозом, только что задавившим Анну Каренину. Паровоз выл и плевался искрами. Мелькнуло мимо улыбающееся Наташкино лицо, сказало: «Хороша черносмородинная, а?» — и пропало, потому, что в ту минуту я уже резко взмывала вверх. Скоро я сидела на люстре, свесив ноги. Я отлично оттуда видела овальный стол с початыми салатами, рюмки, вилки, животы Вовы, его брата и братниной жены, причем в таком ракурсе, какой бывает при взгляде с балкона. Я это хорошо помню! Разве такое можно придумать? Да я вообще все помню! Помню даже анекдот, рассказанный тогда Вовой (очень нескромный, я не могу его здесь привести), а также тост: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». После тоста я свалилась с люстры прямо в кресло Димы, на его могучие колени.