Проспект Коровицына

Мне пришла в голову замечательная мысль. Мы же окучиваем ЕДУ! Репа это же ЕДА! Эстонские товарищи не будут в обиде, если русские дети сожрут парочку реп, предполагавшихся скотине, да они просто об этом никогда не узнают, как и Валера с Фидлером (поле большое, за всеми не уследишь!) – Репа оказалась очень горькая, но имела при этом все-таки вкус репы. Горечь давала кожура. Если ее очистить (тяпкой или у вязальщиков веников для баранов были специальные ножи с искривленным лезвием) получалось вполне приличное блюдо, позволявшее как-то дотянуть до ужина. Таким образом, мне удалось морально разложить целую бригаду. (Репу даже проносили в барак в карманах). Потом вечером устраивали пир, если никто не видел. Но видели и стучали, по сему есть приходилось в лесу, неподалеку от здания, в котором нас содержали, (а это была школа). Надо ли удивляться, что юноши начали в этих условиях играть в ролевую, можно сказать, игру – поскольку нам, неблагонадежным филологам, уже тогда тексты Солженицына, да и Шаламова, были известны, если и не в полном объеме, то хотя бы частично, во всяком случае, содержание «Архипелага ГУЛАГ» знали хорошо, то самое логичное что могло прийти в голову – играть в этот самый ГУЛАГ – мы, типа заключенные, а ОНИ – типа вертухаи. Причем, ни у кого из нас не возникало ни малейшего сомнения, что тюрьма – это то, что нам обязательно придется пройти. После нее – да, возможна эмиграция, признание за рубежом, домик в Вермонте, еще какие-то бонусы, но это все потом. А пока – ты лагерная пыль и выживай как хочешь. В 84-м году был популярен музыкальный сборник, условно называемый «Эмигранты», где вперемешку с песнями типа «Ваше благородие, госпожа удача…» и «Гостиница» были «Эшелон», «Мама» и прочая блатная романтика. Эта кассета крутилась у нас в бараке, простите, в палате, постоянно. Личное время нам все-таки полагалось и некоторые, у кого были деньги могли себе позволить дойти до магазина и что-то купить. Это был эстонский медвежий угол – деревня Эйдапере Раплаского района – жопа эстонского мира, но хлеб и газировка в магазине были. Причем, хлеб мягкий. Или он тогда мне казался мягким и необычайно вкусным. Постепенно сложились сообщества, которые в тюрьме называются «семьи» – это такие потребительские кооперативы, где участники делятся друг с другом передачами и разными ништяками, которые удалось по случаю урвать. Такая семья сложилась и вокруг меня. Мне ведь даже приходили посылки. В посылках были, например, шпроты. Правда, консервные ножи были запрещены. Они были только у Фидлера с Валерой, а идти к ним просить «откройте шпроты» – означало запалиться. Лишиться шпрот (это раз) и 2 получить разнос за потерю бдительности в условиях когда кругом фашисты. Я к середине срока насобирал такое количество разных нарушений, что действовал на вертухаев как красная тряпка. (Однажды меня застукали идущим из магазина, поедающим хлеб и запивающим его газировкой – лучше бы пил и курил!) В общем, для того, чтобы открыть банку шпрот мы терли ее об асфальт (незаметно от глаз надзирателей) покуда на асфальт не проливалось масло – это означало, что в банке образовалась дырка, в которую можно воткнуть какой-нибудь разрешенный металлический предмет и расковыряв ее выудить содержимое.