PRосто быть богом: ВВП

Девушки шли по жёлто–белому полю ровными рядами — за каждой оставалась тёмная полоса. Срезанные ромашки складывались в вёдра по сотне. Каждую сотню относили Дятлову.

В маленькой книжечке Дятлов вёл строгий учет. Норма на каждую барышню была — десять вёдер, то есть — по тысяче ромашек на рыло. Так выразился Зайцев, давая задание, но Дятлов именно в этом случае был с ним абсолютно не согласен. Это у московских, может быть, и рыла. А великоволжские девчонки — голову на отсечение — издавна считались самыми красивыми не только в России, но и в мире.

Начали бодро, с шутками и перекличками. Основным объектом шуток стала толстенькая блондинка Ромашова.

— Ромашка на ромашке сидит и ромашкой погоняет! — объявила та шустрая, с несостоявшимися красными глазами, и водрузила на смеющуюся Ромашову лохматый венок.

Кстати, шустрая по ведомости числилась как Мохнаткина, и на её месте Дятлов вёл бы себя поскромнее — кто знает, к каким таким шуткам могла привести задиристую девчонку собственная фамилия.

К четвёртой сотне шутки стихли. Работа оказалась вовсе не такой уж и халявой, как казалось сначала.

— Ромашки спрятались, поникли лютики… — проникновенный голос Ромашовой разнёсся над полем, заставил уставших девчонок поднять головы.

— Когда застыла я от горьких слов, — подхватила с чувством Мохнаткина.

Вскоре пели все, вкладывая в песню остатки энергии. Странно, эти девочки всегда хихикали, когда их мамаши с подругами, подвыпив, с чувством голосили пахнущую нафталином песню. А теперь именно песня про коварных и красивых помогала в тяжёлом их труде — собирании ромашек для товарища Дятлова.

План был выполнен в рекордное время — к двум пополудни. За это время благодарная публика в лице Дятлова прослушала практически весь застольный репертуар пятидесятых–восьмидесятых годов прошлого века.

Последним загружаясь в автобус, Дятлов обернулся.

Изборождённое чёрными полосами, прежде такое прекрасное, с лёгким своим дыханием, серебристо–золотое ромашковое поле привиделось ему девичьим лицом, безжалостно исцарапанным в яростной женской драке…

***

Если Ольгу Ильиничну Степанов пожалел и не стал вызывать на официальный допрос, то на остальных фигурантов по делу его благожелательность не распространялась.

С Ольгой, конечно, тоже выходило всё не так просто. Что касается «пожалел», то это было слишком мягко сказано. Как Степанов ни пытался себя уверить, от её женских чар он окончательно так и не освободился. Да и надежда на продолжение неправедных, но таких томительно сладких отношений с ней всё ещё теплилась в глубине его души, где–то под ложечкой. И даже когда он просто вспоминал об Ольге, ему, несмотря ни на что, становилось хорошо.

Братья же Суховы не только вызывали у него всё большие подозрения, но и, что греха таить, были прямыми и непосредственными соперниками Степанова на любовном фронте. Хотя даже под пыткой Юрий Аркадьевич не признался бы, что в следственных действиях он отчасти руководствуется и личными мотивами. Братья Суховы и без того его достали.

Младшего, Василия Ивановича, он вызвал повесткой на одиннадцать ноль–ноль, Виктора Ивановича — на двенадцать.

Для работы Степанову выделили небольшой кабинет на втором этаже городской прокуратуры. Кабинет принадлежал заместителю прокурора.

Суховых тоже пора было переводить из аморфного разряда свидетелей–подозреваемых в жесткую категорию обвиняемых. Собранных материалов по делу для этого явно не хватало, но взять братьев на пушку определённо стоило. Пусть повертятся как ужи на сковородке. Глядишь, и проколются невзначай. Провокативные методы следствия не были любимым коньком Степанова, но иного выхода он для пользы дела уже не видел. Опять же, если Ольге он предъявил обвинения на словах и без свидетелей, то с братьями намеревался беседовать строго под протокол.

Вася — Царь явился без опоздания.

— Так вы у нас теперь Бабореко замещаете? — оглядывая кабинет, с несколько натужным — как показалось следователю — весельем в голосе поинтересовался Вася. — Присесть позволите?

— Присаживайтесь, — кивнул Степанов на стул. — Бабореко — в отпуске. А вас я вызвал по известному вам делу. Подпишите здесь, — он пододвинул ближе к Васе бумагу. — Об ответственности за дачу ложных показаний.

Поставив свою подпись в нужном месте, Вася стал заметно серьёзнее.

— Так вы продолжаете утверждать, что когда дожидались Жарского на берегу реки Сосны, не видели момента падения джипа? — начал допрос Степанов.

— Да я ж говорил! Курил я. Много курил, гражданин следователь.

— И ничего не слышали?

— Опять сказка про белого бычка. Там же Сосна на перекате шумит — ничего и не слышно!

Степанов аккуратно занёс ответы Васи в протокол.

— Что вы делали дальше?

— Ещё полчаса подождал Жарского и отправился к лодке, погрёб на дачу Дятлова — она там в полукилометре ниже по течению Волги.

— Почему вы скрывались на даче Дятлова?

— Ни от кого я не скрывался. Жить мне негде было. Это сейчас у меня — номер в гостинице…

— А почему вы не оказали Жарскому помощь, бросили его в беде, погибать?

— Ну, знаете, гражданин следователь!