Просто вместе

Камилла ничего не ответила.

— Я хочу его дождаться…

— Это твое?

— Ну-у-у…

— Господи! Когда он узнает, что ты приходила не с пустыми руками, то просто взвоет от отчаяния… Пожалуй, я ему все-таки позвоню…

— Ни в коем случае! — вскинулась Камилла. — Не стоит! Говорю вам, это пустяк, вроде квитанции об оплате жилья…

— Прекрасно. Ладно, идем к столу.

Все в их доме было красивым — вид из окна, мебель, ковры, картины, посуда и тостер — все! Даже сортир у них был дивной красоты. Висевший на стене гипсовый слепок украшало четверостишие Малларме, которое поэт сочинил, сидя в своем туалете:

Облегчая свое нутро,Ты не смотришь в окно,Но можешь петь и покуривать трубочку,Не хватаясь за тумбочку.

В самый первый раз она чуть не рухнула от изумления:

— Вы… Вы купили кусок уборной Малларме?!

— Да нет же… — рассмеялся Пьер, — просто я знаком с парнем, делавшим отливку… Ты была в его доме? В Вюлене?

— Нет.

— Надо будет как-нибудь съездить туда вместе… Ты влюбишься в это место… Влю-бишь-ся…

Даже пипифакс в доме Матильды и Пьера был мягче и нежнее, чем в любом другом месте…

— До чего же ты хороша! — радовалась Матильда.

— Прекрасно выглядишь! Как тебе идет короткая стрижка! Ты поправилась или мне только кажется? Как я за тебя рада! Я так по тебе скучала… Если бы ты только знала, как они меня подчас утомляют, все эти гении… Чем меньше таланта, тем больше гонора… Пьеру на это наплевать, он в своей стихии, но я, Камилла, я… Как же мне скучно… Иди сюда, сядь рядом, расскажи мне…

— Я не умею рассказывать… Лучше покажу тебе наброски…

Матильда переворачивала страницы, а Камилла комментировала.

Вот так, представляя свой маленький мирок, Камилла вдруг отчетливо поняла, как дорожит им.

Филибер, Франк и Полетта стали самыми важными в ее жизни, и она именно сейчас осознала это, сидя на диване, в персидских подушках XVII века. Она была взволнована.

Между первым и последним по времени рисунком — сияющая Полетта в кресле перед Эйфелевой башней — прошло всего несколько месяцев, но манера изменилась… Карандаш держала другая рука… Она встряхнулась, сменила кожу, взорвала гранитные блоки, которые столько лет мешали ей двигаться вперед…

Этим вечером ее возвращения ждали люди… И этим людям было глубоко плевать на то, чего она стоила как художница… Они любили ее совсем за другое… Возможно, за нее саму…

За меня саму?

За тебя…

— Ну и? — Матильда не могла скрыть нетерпения. — Почему ты замолчала? Кто она, эта женщина?

— Джоанна, парикмахерша Полетты…

— А это что?

— Ботинки Джоанны… Чистый рок-н-ролл, согласны? Как девушка, которая проводит весь свой рабочий день на ногах, может носить подобную обувь? Элегантность превыше всего…

Матильда смеялась. Обувка и впрямь выглядела чудовищно…

— А вот этого парня ты часто рисуешь, я права?

— Это Франк, повар, я вам о нем недавно рассказывала…

— Красавчик!

— Вы правда так думаете?

— Да… Похож на молодого Фарнезе с картины Тициана, только лет на десять постарше…

Камилла закатила глаза.

— Полная чушь…

— Вовсе нет! Уверяю тебя, я права!

Она поднялась и сняла с полки книгу.

— Вот. Смотри. Те же темные глаза, те же нервные ноздри, тот же выдающийся вперед и загнутый кверху подбородок, те же слегка оттопыренные уши… И тот же внутренний огонь…

— Чушь, — повторила она, глядя на портрет, — у моего на лице прыщики…

— Боже… Ты все портишь!

— Это все? — огорчилась Матильда.

— Вообще-то, да…

— Хорошо. Очень хорошо. Это… Это великолепно…

— Ну что вы!

— Не спорь со мной, девушка, я не умею рисовать, зато умею видеть… Когда других детей водили в кукольный театр, отец таскал меня за собой по всему свету и сажал к себе на плечи, чтобы мне все было видно, так что не спорь со мной, уж пожалуйста… Оставишь их мне?

— …

— Для Пьера…

— Ладно… Но сохраните их, хорошо? Эти листочки — мой температурный график…

— Я все прекрасно поняла.

— Не подождешь его?

— Нет, мне пора…

— Он будет разочарован…

— Ему не впервой… — ответила Камилла-фаталистка.

— Ты ничего не рассказала мне о матери…

— Неужели?.. — удивилась она. — Хороший знак, не так ли?

— Просто замечательный… — На пороге Матильда расцеловала ее. — Беги и не забудь вернуться… В вашем кресле с откидным верхом проехать несколько набережных — пара пустяков…

— Обещаю.

— И продолжай в том же духе. Будь легкой… Наслаждайся жизнью… Пьер наверняка скажет тебе обратное, но именно его не следует слушать ни в коем случае. Никого не слушай — ни его, ни кого другого… Кстати…

— Да?

— Деньги тебе нужны?

Камилле следовало бы ответить «нет». Двадцать семь лет она отвечала «нет» на этот вопрос. Нет, все в порядке. Нет, я ни в чем не нуждаюсь. Нет, я не хочу быть вам обязана — ничем. Нет, нет, оставьте меня в покое.

— Да.

Да. Да, возможно, я сама в это верю. Да, я больше никогда не стану ходить в подручных у придурков и жуликов. Да, я впервые в жизни хочу просто тихо и мирно работать. Да, я не хочу корчиться всякий раз, когда Франк протягивает мне свои три сотни. Да, я изменилась. Да, вы мне нужны. Да.