Просто вместе

Ес… Ох, извини… Естественно, пес сожалеет, что притащился сюда; на пустыре его одиночество было менее тяжким, чем в этом доме, несмотря на все их любезности. Животное явилось с визитом, дав слабину. Надеюсь, мне простят этот ложный шаг, я же, со своей стороны, постараюсь…

— Стоп, — скомандовала Камилла. — Довольно. Остановись, пожалуйста. Хватит.

— Тебе мешает?

— Да.

— Прости.

— Все. Теперь я тебя знаю…

Камилла захлопнула блокнот, и к горлу снова подступила тошнота. Она задрала подбородок и запрокинула голову назад.

— Все в порядке?

— …

— Так… Ты повернешься ко мне лицом, сядешь на стул, расставишь ноги и положишь руки вот так…

— Уверена, что мне стоит раздвигать ноги?

— Да. А руку… ты… Согни ее в запястье, а пальцы держи расслабленными… Подожди… Не шевелись…

Она порылась в своих вещах и показала ему репродукцию картины Энгра.[54]

— Вот так…

— Кто этот толстяк?

— Луи-Франсуа Бертан.

— Кто он?

— Будда буржуазии — сытый, богатый, торжествующий… Это не моя характеристика — так написал о нем Мане… Изумительно точно, согласен?

— Хочешь, чтобы я принял такую же позу?

— Да.

— Ну… Ладно… Расставить так расставить…

— Эй… Оставь в покое свою пиписку… Вот так… Меня твой прибор не интересует… — успокоила его Камилла, листая свои наброски. — На, посмотри. Вот он какой…

— Ох!

Одним коротким словечком он выразил разочарование и растроганную нежность…

Камилла села, положила планшетку на колени, встала, подошла к мольберту… Ничего не получается… Она занервничала, обругала себя последними словами, прекрасно сознавая, что просто пытается оттолкнуть от себя пустоту, сделать шаг назад от края пропасти.

В конце концов она поставила лист вертикально и решила сесть на одном уровне со своим натурщиком.

Наконец решилась, набрала в грудь воздуху и тут же разочарованно крякнула: сангины в коробе не было. Графит, перо, сепия.

А модель ясно дала понять — только сангина. Неоклассик и романтик.

Она оторвала локоть от стола. Рука повисла в пустоте. Пальцы дрожали.

— Главное — не двигайся. Сейчас вернусь.

Она кинулась на кухню, нашла бутылку джина и утопила свой страх. Постояла с закрытыми глазами, держась за край раковины. Так… Еще глоток… На дорожку…

Когда она вернулась, он поднял на нее глаза и улыбнулся.

Он знал.

Эти люди всегда узнают друг друга. Даже самые униженные и смирившиеся.

Это как зонд… Или радар.

Деликатное участие, отпущение грехов…

— Тебе лучше?

— Да.

— Тогда вперед! Пора начинать!

Он держался очень прямо и слегка отчужденно — совсем как она. Заставив себя успокоиться, посмотрел прямо в лицо той, что унижала его, сама того не понимая.

Его взгляд был печальным и просветленным.

Больным.

Доверчивым.

— Сколько ты весишь, Венсан?

— Около шестидесяти…

Шестьдесят кило вызова здравому смыслу.

(Зададим себе неприятный, но интересный вопрос: Камилла Фок протянула этому парню руку, чтобы помочь ему, как думает он сам, или для того, чтобы усадить его, голым и беззащитным, на красный пластиковый стул в кухне и препарировать?

Что это было? Сочувствие? Любовь к человечеству? Да неужели?

А может, она все просчитала заранее?

Его водворение наверх, собачий корм, доверие, гнев Пьера Кесслера, уход с работы, тупик…

Все художники — чудовища.

Нет. Невозможно. Это было бы слишком неприятно Истолкуем сомнения в ее пользу и помолчим.

Эту девушку понять не так-то просто, но хватка у нее бульдожья. А что, если ее врожденное благородство именно сейчас и проявляется? В этот самый момент, когда зрачки у нее сузились и взгляд стал совершенно безжалостным…)

Они не заметили, как стемнело. Камилла машинальным движением зажгла свет. Оба — художница и натурщик — одинаково взмокли от пота.

— Остановимся. У меня судороги. Все тело болит.

— Нет! — закричала она.

Ее жесткий тон удивил обоих.

— Прости… Не… Не шевелись, умоляю тебя…

— В брюках… в переднем кармане… Транксен…

Она принесла ему воды.

— Потерпи еще немножко… Очень тебя прошу… Можешь прислониться к стене, если хочешь… Я… Я не умею работать по памяти… Если ты сейчас уйдешь, мой рисунок можно будет отправить в помойку… Извини меня, я… Я почти закончила.

— Все. Можешь одеваться.

— Это серьезно, доктор?

— Надеюсь… — прошептала она.

Он потянулся, погладил собаку, прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Закурил.

— Хочешь взглянуть?

— Нет.

— Да.

Он выглядел потрясенным.

— Черт… Это… Это круто. И жестоко…

— Нет. Это нежно…

— Почему ты остановилась на лодыжках?

— Хочешь, чтобы я сказала правду или мне что-нибудь придумать?

— Правду.

— Я не умею рисовать ноги!

— А еще почему?

— Да потому… Тебя ведь мало что держит на этой земле, так?

— А мой пес?

— Вот он. Я только что его нарисовала — вид из-за твоего плеча…

— Господи! Какой же он красивый! Какой красивый, какой красивый, какой красивый…

Она вырвала листок из блокнота.