Просторный человек

— Ну, спасибо, мой мальчик. — И она нежным и очень женственным движением провела рукой по его лицу. Он вспыхнул, задвигал головой, выходя из комнаты, уронил и подхватил стул…

Уже на пороге квартиры сказал вдруг провожавшему его Вадиму:

— Дело в том, что в жизни… У вас удивительная мама. Попросите у нее прощения за меня… Я посмел спорить, что за глупость такая! Она, между тем, в чем-то глубоко права. Знаете ли, бывает что-то неразгаданное и странное… только не смейтесь… Например, несколько судеб у человека. Или потребность в них. Предназначенность не для одной. У некоторых. Да, впрочем, у многих. А проживает он одну. Единственную. И то половину просыпает, часть — в мелочах. А про другую только догадывается. Вы не замечали?

— Я понимаю, о чем вы, — отозвался Вадим, хотя никогда не думал об этом. — Оттого, вероятно, и томит, и неймется иному…

— Вот-вот! — перехватил Валентин. — Люди попроще ищут другое состояние, другое свое «я», уходят в вино, кто-то в путешествия, в авантюры: будто ты и — не ты.

— Искусство — тоже…

— Да, да, и искусство, разумеется. Я вот думал, Вадим Клавдиевич: может, прежде люди могли превращаться в кого угодно, в кого захотят. А? Не зря ведь у греков такие боги: то он тебе простой смертный, то — дерево, то — лебедь…

И он засмеялся возбужденно. И вернулся к действительности, то есть к распахнутым дверям, в которых стоял (и тотчас развел руки, сокрушаясь своей нескладности). Вадим тоже рассмеялся:

— Значит, и попытка разных судеб — тоже наследие предков, атавизм?

— Только предков греко-божественных, — подхватил Валентин. — В отличие от ясновидения!

— Вот и вернулись на круги! — заключил Вадим Клавдиевич.

Молодой человек крепко и как-то прочувствованно (тоже чуть играя) пожал руку Вадиму, пробежал по площадке, оглянулся, чуть не упал, ступив на лесенку, шутовски вывернулся, почесал в затылке. И уже снизу, с первого этажа, прокричал:

— Спасибо вам. И прекрасной Варваре Федоровне спасибо. Если я зайду еще, а?

— Да, конечно. Я очень надеюсь на это.

Все еще улыбаясь, Вадим закрыл дверь.

…Ему хотелось купить много цветов. И расставить их во все вазы, какие есть в доме (а их несколько — красивых), хотелось убрать, наконец, в своей комнате, чтобы она стала похожа на людское жилье; подумать над работой — в покое, в тиши, не отрываясь. Может даже — поиграть на рояле. Да, да. Попробовать. Не все ведь забыл. Чтобы потом… Е й  будет интересно. Едва ли она знает музыку, но поймет. Конечно, поймет.

Вадим взял с полки пропыленную стопку нот. Шуман — «Карнавал», «Юмореска», «Симфонические этюды»…

Когда-то педагог посоветовал ему научиться читать фортепианную музыку без инструмента. И Вадим часто, не желая привлекать внимание домашних, пользовался этим умением. И вот теперь, как давно прежде, воображаемое громкое звучание — fortissimo — мысленно прочитанной партитуры влилось резким контрастом в тишину комнаты. И забытое ощущение счастливого подъема завладело им.

Вадим никогда не мог, не умел сыграть виртуозные шумановские пассажи, но воспроизвести их в воображении своем было в его власти. И авторское указание в одной из пьес «Юморески» «для партии правой руки — вне темпа, для левой руки — в темпе» ощущалось им как прекрасная, своевольная сила, отклоняющая движение ритма, чтобы донести «голос издалека» — превратить фантастическое в реальность… «Есть что-то неразгаданное и странное, — сказал этот мальчик Валентин, — например, несколько судеб человека… предназначенность не для одной…» Может, это только хочется нам, чтоб было все не так просто? Но ведь из чего-то родится эта потребность. Вот слушание музыки — к чему бы оно? А тянет. Или углубление в сложность мироздания — в сложность! — ведь увлекает-то она.

Вадим еще раз напряг память и фантазию, и басовые шумановские арпеджио, и как бы закольцованная ими, рвущаяся ввысь мелодия снова подхватили его. И — вольный холодок полета…

— Вадим! — позвала Варвара Федоровна. — Где ты? Вадим! Вадим!

Он вошел и поцеловал ей руку.

— Ты проводил и не идешь! Что это за мальчик? Впрочем, ты говорил. Он странный. Я ожидала, что он проще и как бы… ученее, что ли. Ну, что ты молчишь? Ты о чем-то думал?

— Да нет, мама, ничего. А что до Валентина, так ты сама продиктовала тему. Он не был готов к ней.

— Очень даже готов. Ты, Вадим, не слышишь людей. Я же почувствовала, что именно его можно спросить об этом.

— Ну так чем же ты недовольна?

— Я вполне довольна. Сядь.

— Я уже сижу, мама.

Она нахмурилась:

— Расскажи, пожалуйста, про Синеречье.

Теперь насупился Вадим.

— Там сложно, мамочка, на этот дом претендуют родственники.

— Что за родственники? — перебила она. — Одна тетя Паня ему родня. Но она сама и написала о доме.

— Нашлись и другие.

Варвара Федоровна долго молчала, глядя куда-то поверх двери. Потом презрительно сощурилась:

— Семья?

— Что значит «семья»? — переспросил Вадим, слабо надеясь, что речь идет о семье тети Пани. Но уже знал, что не о том.

— Не валяй дурака. Кто у него там?