Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Доели салат, золотистые шпротинки с украшавшей их зеленью, почти половину бутербродиков. Большую часть их, конечно, съел Серега. Все-таки он не так часто ел осетровый балык, малосольную кету, красную и черную икру, холодную телятину, буженину, салями. Кроме того, он не представлял себе, что можно делать бутерброды с отварной морковкой, свеклой и свежим огурцом. Появление последнего в конце октября его само по себе изумило.

— Ну, третий тост — и последний — за здравие: да здравствует наша любовь! — провозгласила Аля. На сей раз чокнулись и выпили как бы на брудершафт, сцепив локти.

— Ой, я, кажется, пьяненькая, — хихикнула Аля, — потанцуем?

Магнитофон играл какую-то плавную, тревожащую мелодию, а неведомая Сереге певица, чуть похрипывая, издавала время от времени сладострастные стоны и вздохи. Танец сводился к тому, что Серега и Аля, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, ходили босиком по ковру, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Потом пояса халатов как-то сами собой стали развязываться. К концу танца они уже просто стояли на месте, прижавшись друг к другу обнаженными телами, и целовались, чувствуя аромат вина на губах. Халаты упали с плеч, Серега поднял девушку на руки и мягко опустил на ложе. Но не все сразу, они еще помучили друг друга, пообвивали друг друга руками и ногами, поприжимались друг к другу, пошарили руками по коже, потрогали самые нежные и отзывчивые на ласку места. Лишь потом Аля замерла, раскинула руки и, закрыв глаза, уронила голову на подушку. И было пять жарких, бессовестных минут, когда плавная мелодия из магнитофона вдруг сменилась тяжелым, забойным роком, от которого исходил бешеный ритм страсти, безумия и азартного бесстыдства…

Когда все завершилось к бурной радости обоих, накатила волна усталости и расслабления. Тяжело дыша, будто пробежали по десять верст, но улыбаясь неведомо чему, они лежали рядышком. Блестели от испарины мокрые тела; нега и лень клонили в дремоту, а музыка уже не возбуждала, а убаюкивала…

Лежать бы так и лежать, но тут в рифленое стекло постучали из коридора:

— Алечка, — произнес с тревогой женский голос, — ты здесь?

— Да, — ответила та, — я не одна, мама. У меня важные дела, и я не хочу, чтобы мне мешали.

— Ты выйдешь к обеду? Мы сегодня уезжаем на дачу, ты не забыла?

— Я не поеду. У меня сейчас два выходных впервые за столько времени. Извини, но мне некогда. Вам нужна моя машина?

— Нет, папа поедет на своей. Алечка, только, пожалуйста, выйди пообедать. Ты испортишь желудок!

Шаги удалились. Аля под нос произнесла фразу, которую Серега как-то не ожидал услышать. Для Люськи или Гальки они были бы вполне уместны, но Аля к таким словам не очень подходила. Впрочем, это был конец двадцатого, а не девятнадцатого века.

— Придется вставать, — проворчала она. — Черт их принес так рано! Ну ладно, уедут на ночь.

— Между прочим, — сказал Серега озабоченно, — у меня пиджак, рубашка и джинсы остались в ванной.

— Это ерунда. Я хотела тебя переодеть, когда ты будешь уезжать, но придется сделать это пораньше.

Белье оказалось какое-то импортное, даже, вероятно, капиталистическое, очень мягкое, эластичное и легкое. Серега вначале даже не сообразил, как его надевать, потому что это была мужская комбинация — трусы и майка составляли одно целое. Рубашка светло-серого цвета, темно-синий галстук, строгий серо-голубой костюм — все это было вытащено из гардероба. Пока Серега снимал с дивана одеяла и подушки, прятал их, а затем складывал диван, Аля успела убрать со стола всякие следы пиршества, а кроме того, причесаться, чуть-чуть подкрутиться, даже припудриться и подкраситься.

— Ну все, — произнесла она наконец, — сдаемся!

Выйдя из комнаты Али, сначала заглянули на кухню.

Там хлопотала ее мама. Ей никак нельзя было на вид дать тех сорока пяти лет, которые она уже прожила. Смотрелась она намного моложе Гальки и даже Люськи. Серега ожидал неприязненного взгляда, каких-либо тонких намеков на толстые обстоятельства, но их не последовало.

— Мамочка, — сказала Аля, — это мой друг Сережа Панаев, живописец.

— Тот самый? — удивилась мама. — Очень рада. Вера Сергеевна… 

Серега почувствовал себя неловко. Ею явно принимали как некую знаменитость, а он к этому не привык.

— Алечка показывала мне вашу последнюю работу, — немного розовея, прощебетала Демьянова-старшая, — это искусство высокого интеллекта. К сожалению, я не видела «Истины», но Алечка вкратце рассказала мне о ее идее и композиции. Догадываюсь, что это не менее удачно, раз Мацуяма купил ее так дорого.

— А где папа? — перебила дочь мамашину тираду.

— В столовой, ожидает приема пищи! — усмехнулась Вера Сергеевна. — Сегодня был у начальства, в воскресенье вылетает на новое место. Но должность уже генеральская.

«Господи, — подумал Серега, — а ведь это Зинка! Одна жаждет стать генеральшей, другая — адмиральшей…»

— Я пойду покажу Сережу папе и приду тебе помогать, — Аля поцеловала мать в щеку и повлекла Панаева в столовую.