Просуществует ли путинская система до 2042 года?

Скажем, квалифицированный работник ВПК, потеряв свой традиционный источник заработка, может создать собственную фирму, где он и его бывшие коллеги будут, используя свои уникальные знания, производить высокотехнологичные товары. Тот, кто не может заработать на выпуске продуктов питания, способен перейти к их импорту — как минимум работая челноком, ввозящим товары через границу, а в лучшем случае создав компанию для широкомасштабных закупок. Наконец, рынок предоставляет немало возможностей для заработка умелым людям, способным строить частные дома, ремонтировать квартиры, перевозить пассажиров и грузы.

И впрямь миллионы российских граждан сменили сферу деятельности в пореформенный период, причем порой весьма удачно. Успешным людям ни к чему было скорбеть об утраченном с развалом социализма рабочем месте. Теоретически они должны были сформировать средний класс, служащий оплотом дальнейших преобразований. Возможно, класс, не очень многочисленный, но зато весьма влиятельный, поскольку в него попали бы самые лучшие, наиболее толковые, в максимальной степени приспособленные к жизни и достаточно обеспеченные люди, готовые интеллектуально и финансово поддержать рыночно-демократическое развитие страны.

Теоретически так могло получиться. Но на практике развитие событий пошло иным путем. Людей, однозначно выигравших от реформ уже в 1990-е гг., оказалось даже меньше, чем можно было поначалу ожидать. По оценкам ВЦИОМа, материальное положение после реформ ухудшилось у большинства представителей старшего возраста, да и среди тех, кому было от 25 до 40 лет, проигравших оказалось больше, чем выигравших. Причем основная масса граждан старше 40 лет не находила возможностей сменить работу и увеличить доходы.

Дело в том, что Ельцин, понимая, как много противников реформ формируется вокруг него, и опасаясь сильного протестного движения, с самого начала преобразований решил идти на всевозможные компромиссы. Он готов был раздавать деньги тем, кто этого наиболее активно требовал, предоставлять налоговые и таможенные льготы самым нахальным представителям бизнеса и ублажать парламентскую оппозицию принятием ее разнообразных деструктивных требований. Иными словами, Ельцин готов был постоянно платить за компромиссы, откупаться от осаждающих его противников.

Подобный подход иногда бывает полезен в качестве политической стратегии, но президент России, увы, не имел для ее проведения денег. Поэтому их приходилось постоянно печатать. И это порождало быстрый рост цен. А высокая инфляция создает чрезвычайно неблагоприятный фон для развития экономики. Деньги идут, скорее, в спекуляции, чем в инвестиции. Предприятия простаивают. Работы у людей нет. И тот средний класс, который мог бы формироваться в России параллельно с разорением целого ряда социальных групп, проигравших от реформ, фактически не формировался. Старые возможности люди теряли, но новых не приобретали из-за длительного спада экономики. В оправдание Ельцина можно сказать, что он уже получил страну из рук советской власти с сильно подорванной экономикой. Советские премьеры Николай Рыжков и Валентин Павлов активно раздавали деньги, что обусловило высокую инфляцию сразу после либерализации цен. Но, как бы то ни было, моральная ответственность за всё это легла не столько даже на горбачевскую перестройку, сколько на «лихие 90-е».

Вслед за инфляцией экономическое положение в стране сильно ухудшала политическая нестабильность. Компромиссы помогли Ельцину сохранить пост президента на протяжении 1990-х, однако почти всё это время ни у кого не было уверенности в надежности его позиций. Опасались то неконтролируемого социального взрыва, то победы коммунистов на выборах, то внезапной кончины президента, измученного болезнями. В ситуации постоянной политической нестабильности бизнес имеет еще меньше желания развивать экономику, чем даже в ситуации финансовой нестабильности. А у нас было и то, и другое.

Реальный выход из спада, вызванного сложной трансформацией экономики, произошел у нас через семь лет после начала реформ, тогда как в Польше, Чехии, Венгрии, Словакии, Словении и балтийских государствах на это потребовалось лишь два-три года. Соответственно, у наших западных соседей формирование среднего класса шло гораздо успешнее, чем в России. Там быстро появлялись люди, выигрывавшие от реформ, готовые активно поддерживать рынок и демократию, тогда как у нас быстрый прирост этой категории граждан пришелся уже на нулевые годы. А в самый трудный период преобразований российский средний класс оказался довольно средненьким - малочисленным, запуганным, маргинализированным и политически безынициативным, «сидящим на чемоданах» в ожидании момента, когда надо будет слинять под давлением отвоевывающих свои позиции коммунистов.

Миллионы людей в России слишком поздно узнали, что благодаря рыночным реформам можно нормально жить. Или, точнее, они стали нормально жить так поздно, что вообще уже не ассоциировали улучшение своей жизни с реформами, а предпочитали иные, более простые и удобные объяснения.