Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Нетрудно заметить сходство и между приведенными интерпретациями такой поэтики, ориентированной на воспроизведение неких устоявшихся взглядов, — Анненков называет их «народными», а Вацуро — «патриотическими».

В открывающих «Руку Всевышнего…» пространных патриотических рассуждениях Минина «народность» определяется прежде всего через монархическую государственность и православие и подразумевает полную отмену любых различий, в особенности сословных и региональных. Уже в начале пьесы Минин подчеркивает, что молится о Москве, которая при этом воспринимается именно как центр государства:

О, зачем Козьма,

Простый (так!) мясник, не думает о детях

И о жене, а только о Москве,

Да о Московском Царстве

(Кукольник, с. 10).

Подлинно русский человек у Кукольника определяется прежде всего через единое государство. Например, выступление Ляпунова под Москву объявляется неэффективным именно в силу того, что его участники прежде всего представляют отдельные регионы, а не «Московское Царство» в целом. В этом Кукольник вполне совпадает с Устряловым, рассуждавшим в схожем духе. Трудно сказать, задумывался ли об этом автор, но приведенный им перечень разрозненного воинства Ляпунова действительно включает людей, которых вряд ли легко было определить как «великороссов», например обитателей Галича:

Прокопий

Петрович Ляпунов пошел к Москве

С рязанцами; Нащокин с Вологдой

;С Владимиром и Суздалем Измаилов;

С Романовым князь Пронский; с Ярославлем

Иван Иванович Волынский; Муром

Пошел с окольничим Масальским; Галич

С Мансуровым… да где всех перечесть!

(Кукольник, с. 16)

Эта же логика работает и в обратную сторону: нерусский обязательно должен оказаться врагом и предателем. В этой связи непосредственным катализатором гибели Ляпунова и причиной провала его дела оказывается измена, которая, конечно, совершается не русским человеком, а казаком, которого Кукольник легко исключает из национального сообщества:

Уже Москва, с святого пепелища,

На радугу смотрела воскресенья,

Уже любовь соединяла всех…

И вдруг казак нечистый все разрушил!

(Кукольник, с. 10)

В кризисный момент, когда необходимо проявить свою русскую, то есть православную и монархическую, природу, у Кукольника полностью отменяются все социальные барьеры, прежде всего даже не региональные, а сословные. Так, Минин мечтает:

Вот взял бы нож, созвал бы мужиков,

Мещан, дворян и бросился на битву.

Вот те Господь, — ни одного б врага

На всем лице Московском не осталось

(Кукольник, с. 11).

Дальнейшее действие пьесы только подтверждает представления Кукольника о естественной связи государственной власти и русского народа. Разгневанный Пожарский, в частности, говорит одному из отрицательных персонажей пьесы:

Кто на Руси быть может Воеводой,

Без воли православного народа?

Где, укажи, бояре и дворяне,

Которые тебя вождем избрали?

(Кукольник, с. 74)

В особенности значим, конечно, финал — собственно избрание на царство Михаила Романова, которое, конечно, понимается не как демократическая процедура, а как явление истинной сущности русского народа. Романова единогласно поддерживают все бояре, а после то же самое независимо от них делает и не знающий об их решении народ. В этом совпадении видно, с одной стороны, явное действие Провидения, а с другой — представления автора о внесословном характере монархии, под благодетельной властью которой в одинаковой степени находятся представители всех слоев населения. Устами «народа» это формулируется так:

У них свой толк. Единогласным сонмом

Москва, вся Русь Собору бьет челом,

Да изберешь на Царство — Михаила

Романова! (Низко кланяясь.) Не гневайтесь, бояре!

Мы общее блаженство предлагаем!

(Кукольник, с. 138)

Приблизительно в том же духе выступает и Минин, комментируя удивительное единодушие бояр:

Твою ль десницу не узнаешь грешник?!

Единодушна Русь, единогласна!!

(Кукольник, с. 135)