Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Разумеется, избрание на царство монарха трактуется как событие не только национальное, но и религиозное: избрание «Царя-Отца — народу» понимается как «Божие дело» (Кукольник, с. 123). Русская религиозность для Кукольника возможна исключительно в рамках православной веры. Об этом говорит патриарх Гермоген:

Ты знаешь ли всю силу Патриарха?

Велю — вся Русь падет пред Владиславом!

Скажу — вся Русь на Польшу устремится!

(Кукольник, с. 87)

В результате всей этой сложной системы отождествлений Москва как символ российской государственности оказывается в пьесе напрямую связана с действиями Бога. Князь Пожарский, страдающий от тяжелой болезни, уверяет, что исцелившее его чудо связано именно с Москвой:

Москва, Москва! Кого ты не разбудишь,

Не воскресишь, прекрасная, из гроба!

(Кукольник, с. 67)

Пьеса Кукольника была самым известным, но далеко не единственным патриотическим сочинением, посвященным Минину. Так, 22 октября 1848 года цензор Гедерштерн рекомендовал разрешить «народное драматическое представление» неизвестного автора под названием «Минин»[516]. Автор этого произведения попытался украсить историю Минина романтической интригой: коварные злодеи хотят оклеветать его, чтобы шантажом заставить дочь Минина Машу выйти замуж за нелюбимого. В результате, в точности как у Кукольника, в дела вмешивается Провидение. Как говорит местный воевода, «<п>одлинно, велики чудеса твои, Господи! В один миг оправдал ты правого и открыл сокровенное злодеяние»[517]. Напоминают Кукольника и пространные патриотические монологи героев пьесы, в которых беззаветная преданность престолу и государству описывается как исток религиозных чувств и национальной идентичности. В самом начале Маша говорит о Минине: «С той поры, как в белокаменной Москве засели недруги, но все такой грустный, такой угрюмый; ни днем, ни ночью не знает покоя и тает, как свеча, перед иконою»[518]

. Сам Минин поднимает градус патриотизма, объединяя его с любовью к матери: «…до игрушек ли детищу, когда мать плачется в муках? Русь, православная Русь, нам мать; мы, мы все чада ее, видим, что злые враги треплют ее, как коршуны голубицу; видим… и, как птенцы бессильные, не можем помочь ей»[519]. Наконец, мудрый дядюшка Маши Данилыч проводит поразительную аналогию, где российское государство буквально уравнивается с православной церковью: «…не бывать светлому дню без солнышка красного! не бывать в христианской земле церкви святой без креста Христова, не бывать и русскому царству без царя православного!..»[520] В финале пьесы воевода многозначительно восклицает: «Глас народа — глас Божий!»[521] — однако в действительности и народ, и Бог оказываются непредставимы без престола и отечества, которые играют в риторике действующих лиц центральную роль. Даже Москва, по мнению Минина, важна лишь потому, что в ней «вся наша святыня, где палаты наших великих царей и где опочивают телеса их!»[522]

. Сугубо пропагандистский характер и вторичность действия в «народном представлении» подтверждаются прямой отсылкой к известной московской скульптуре: в финале предполагалось показать зрителям живую картину, представляющую Минина и Пожарского[523].

В отличие от Кукольника и во многом предвосхищая Островского, К. С. Аксаков в драме «Освобождение Москвы в 1612 году» переносит акцент с монархического государства, тесно связанного со столицей, на «земскую» жизнь, то есть региональное многообразие. Аксаков, как уже перечисленные нами авторы, ослабляет драматическую интригу и опирается на «хоровое», по его собственному выражению, начало. Учитывая определение, данное Анненковым поэтике «Минина», проницательной представляется параллель между этими пьесами, которую проводит В. А. Кошелев[524]. Несомненно, общую проблему и Аксаков, и Кукольник видят в разрушении единства России. В самом начале драмы Аксакова это прямо заявляет один из персонажей: «Ох, крутые времена! Все мы в разделенье. — Стать бы нам за одно душами и головами и лечь за Русскую землю» (Аксаков, с. 7). Однако в чем это единство должно состоять и как его восстановить, драматурги понимают совершенно по-разному.

Во-первых, в отношениях между народом и монархией славянофил Аксаков, как и следовало ожидать, ставит на первое место народ: грубо говоря, если у Кукольника нужно поддерживать царя, чтобы быть подлинным русским, то у Аксакова нужно быть русским, чтобы стать подлинным царем. Этот принцип декларируется одним из персонажей:

То-то, дети; говорил я, не выбирать иноземца. Ну какое добро от Царя иноземца, будь он лях, швед или немец? Ну как ему русского человека знать и русскою землею править? Ну что за царь русской земле иноземец? С ним горе будет русской земле (Аксаков, с. 8).