Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Что же касается литературоведения, с чего бы начать?[1211] Поэт Джон Драйден писал, что художественное произведение – это «честный и яркий образ природы человека, изображающий его страсти и забавные черты, повороты судьбы, которым он подвержен, к удовольствию и пользе человечества». Когнитивные психологи способны пролить свет на то, каким образом читатели соотносят свое сознание с сознанием автора или героев книги. Поведенческая генетика уточняет традиционные представления о родительском влиянии, увязав их с пониманием роли генов, сверстников и случайностей. Это поможет нам глубже понимать биографии и мемуары – и здесь, кроме того, можно многому поучиться у когнитивной психологии памяти и той области социальной психологии, что изучает способы самовыражения человека. Эволюционные психологи помогут отличить общие для всех людей одержимости от тех, что характерны лишь для определенных культур, и опишут варианты столкновения и совпадения интересов родственников, партнеров, друзей и врагов, влияющие на то, как развивается сюжет. Все эти идеи в совокупности смогут добавить глубины замечанию Драйдена о художественной литературе и природе человека.

Хотя многим задачам гуманитарного исследования лучше всего отвечают традиционные методы литературно-художественной критики, на ряд практических вопросов лучше отвечать с помощью анализа данных. Приложение методов науки к изучению книг, периодических изданий, писем и партитур привело к появлению новой области знания – «цифровых гуманитарных дисциплин»[1212]. Ее возможности ограничены лишь воображением и предвещают новые теории и открытия, которые расскажут нам о зарождении и распространении идей, о хитросплетениях интеллектуальных и художественных влияний, о контурах исторической памяти, о нарастании и спаде литературной популярности различных тем, об универсальности и культурной специфичности архетипов и сюжетов, о механизмах неофициальной цензуры и табу.

Перспектива объединения системы знаний может стать реальностью, только если потоки знания текут во всех направлениях. Зачастую гуманитарии, возмущенные попытками ученых объяснять искусство, правы в том, что эти объяснения неглубоки и тривиальны по их стандартам. Тем больше причин подключиться к общей работе, объединив свои знания о произведениях искусства и жанрах с научным пониманием свойственных человеку эмоциональных и эстетических реакций. Что еще лучше, в этом случае университеты смогли бы начать выпускать гуманитариев нового поколения, свободно владеющих языками обеих культур.

Хотя сами гуманитарии, как правило, открыты влияниям науки, стражи «второй культуры» заявляют, что они не должны проявлять такого любопытства. В пренебрежительной рецензии на книгу литературоведа Джонатана Готшелла об эволюции инстинкта повествования, опубликованной в журнале The New Yorker, Адам Гопник писал: «Что касается историй, интересно знать… не о том, что делает любовь к ним “универсальной”, но что отличает хорошие от скучных… Здесь, как и в случае с женской модой, в едва уловимых “поверхностных” различиях на самом деле и заключается вся суть вопроса»

[1213]. Но неужели вся

суть понимания литературы заключается лишь в тонкостях вкуса? Пытливый разум может заинтересовать и вопрос, почему мыслители разных культур и эпох похожим образом обходятся с неподвластными времени парадоксами человеческого существования.

Леон Уисельтир тоже выпускал строжайшие инструкции по поводу того, чего не должны делать гуманитарные дисциплины, например развиваться. «Философские проблемы не решаются; ошибки не исправляются и не отбрасываются», – писал он[1214]. На самом деле почти все нынешние моральные философы согласятся, что старые ошибочные аргументы, защищавшие рабство как естественное установление, успешно исправлены и давно отброшены. Эпистемологи могли бы добавить, что уж их-то отрасль значительно продвинулась со времен Декарта, который утверждал, что ощущения человека истинны, потому что Господь не стал бы нас обманывать. Далее Уисельтир постулирует, что существует «бесспорная разница между изучением мира природы и изучением мира человека» и что любая попытка «нарушить эту границу между царствами» лишь сделает гуманитарное знание «служанкой наук», потому что «научное объяснение выявит глубинную тождественность» и «объединит все царства в одно, их собственное». К чему ведет вся эта паранойя с территориальным рефлексом? В объемном эссе, опубликованном в The New York Times Book Review, Уисельтир призвал к восприятию мира одновременно до-дарвиновскому («уникальность человека несводима к любому аспекту нашей животной природы») и до-коперниковскому («человечество – центр Вселенной»)[1215].