Протест

Станек. Ведь это же, Фердинанд, красноречивейшим образом свидетельствует, в какой ситуации мы все оказались! Вы только вдумайтесь: я, прекрасно все понимая, тем не менее уже привык к тому, что для подписания таких бумаг существуют специалисты — профессионалы в области солидарности, диссиденты, правозащитники, и когда нам, то есть всем остальным, нужно, чтобы кто-то выступил в защиту порядочности, мы уже автоматически обращаемся к вам — как в какую-то коммунальную контору по делам нравственности! — а сами мы существуем только для того, чтобы держать рот на замке и иметь за это относительный покой, вы же существуете для того, чтобы говорить за нас и получать в награду пинки при жизни и славу на небесах... Понимаете, насколько все извращено?

Ванек. Гм...

Станек. И до чего же дело далеко зашло, если даже сравнительно интеллигентный и порядочный человек, каким я, с вашего позволения, все еще себя считаю, воспринимает всю эту ситуацию как нечто нормальное и естественное. Гнусность, да и только! Ну, что вы скажете?..

Ванек. Конечно...

Станек. Вы думаете, наш народ когда-нибудь еще придет в себя? Воспрянет духом?

Ванек. Трудно сказать...

Станек. Что делать? Что делать? Теоретически ясно: каждый должен начать с себя. Но разве здесь живут одни только Ванеки? Очевидно, не каждый может быть борцом за права человека.

Ванек. Конечно нет.

Станек берет с письменного стола очки и подходит к Ванеку.

Станек. Где это у вас?

Ванек. Что?

Станек. Эти листы с подписями.

Неловкая пауза.

Ванек

. Пан Станек...

Станек. Что?

Ванек. Не сердитесь, пожалуйста, но у меня вдруг возникло такое ощущение...

Станек. Какое ощущение?

Ванек. Я не знаю... Мне ужасно неприятно... Но мне кажется, что, с моей стороны, это было не совсем корректно...

Станек. Что — не совсем корректно?

Ванек. Получается, я вас, как бы это сказать, вынудил...

Станек. Вынудил?

Ванек. Сначала я дал вам высказаться и только потом предложил подписаться... И вы вроде как бы были уже обязаны... после того, что вы сейчас говорили...

Станек. Вы хотите дать мне понять, что, если бы я знал о том, что вы собираете подписи в защиту Явурека, я бы вообще о нем не заговорил?

Ванек. Нет, не это.

Станек. А что?

Ванек. Как бы сказать...

Станек. Может, вам не нравится, что мне самому это не пришло сразу в голову?

Ванек. Не в том дело...

Станек

. А в чем же тогда?

Ванек. Просто мне кажется, что, приди я к вам непосредственно за подписью, все выглядело бы по-другому. У вас была бы возможность выбора.

Станек. А почему вы, собственно, не пришли ко мне за подписью? Заранее исключили возможность, что я подпишу?

Ванек. Я думал, что... в вашем положении...

Станек. Вот мы наконец и выяснили, какого вы обо мне мнения. Вы думаете, ради того, чтобы у меня время от времени появлялась какая-нибудь ерунда на телевидении, я откажусь от себя, откажусь от проявления элементарной человеческой солидарности.

Ванек. Вы не поняли меня. Я хотел только сказать...

Станек садится в кресло, отпивает коньяк.

Станек. Я вам кое-что скажу, Фердинанд... Если я, сам того не замечая, привык к мысли, что на вопросах морали у нас специализируются диссиденты, то и вы незаметно для себя тоже к ней привыкли! И вы нисколько не задумываетесь над тем, что и для меня — да-да, и для меня — некоторые вещи могут представлять большую ценность, чем теперешнее мое положение. А что, если и я хочу наконец стать свободным человеком?! Что, если и я хочу вернуть себе внутреннюю цельность и мечтаю сбросить с себя этот камень унижения! Вам, очевидно, трудно понять, что этого момента я, быть может, ждал уже много лет! А вы взяли да и списали меня! Я для вас «безнадежный случай». С такими и связываться не стоит. А теперь, когда вы убедились, что и мне небезразлична судьба другого человека, когда вам стало ясно, что и я мог бы поставить свою подпись,— а прежде вы и мысли такой не допускали! — вы тут же, спохватившись, начали передо мной извиняться... Неужели вы не понимаете, как вы меня этим унизили! А вдруг и я долгие годы надеялся, что представится случай действовать, что надо будет принимать решение, которое вернет мне мужество, уверенность в себе, фантазию, жизнерадостность, юмор и, наконец, избавит от необходимости бежать от этой жизни к моим абрикосам и магнолиям. Что, если и я хочу предпочесть всем благам жизнь по совести и вернуться в мир искусства, которое никому не должно служить?!

Ванек. Простите, я не хотел вас обидеть.