Против неба на земле

После взрыва все оглохшие.

Воют сирены санитарных машин. Из автобуса выносят тела, укладывают в ряд на асфальте. Затих пьяненький Гюнтер, который ни за кого уже не заплатит, затихает Умирающий поодаль. Если сочинитель не может вспомнить ни слова, не понимает даже, для чего существуют буквы, значит он мертв.

Прокатывается по губам – так может показаться:

– «…скорбь великая, вражда несказанная, ересь и шатание в людях…»

Кто допишет за него «Книгу надежд и заблуждений»? Кто поспешит вечером через весь город, двумя автобусами с пересадкой, и доскажет ту сказку?..

Уезжает машина. Увозит троюродного Шпильмана, который не стал двоюродным на этой земле. Провожают в последний путь, идут следом и отстают в скорбной процессии девушки из журнала в одеждах и без: «sunshine… rich red… fresh blue…» Не отделить чистое от нечистого, не заложить в руку семечко, косточку, шишку, не взойти саженцу, чтобы стал яблоней, вишней, пинией на холмах Иудейских. В хрониках будущего о нем напишут: «Не льстил сильному. Не утеснял слабого. Держал суд над собой. Обладал мужеством открыться другому. Обладал достоинством – открыться самому себе. Сопереживателем прошел по жизни».

Знаете ли вы, как уходят цари? Цари уходят в радости и веселии, завершив славное свое правление, – всякому бы так. По извечному Млечному Пути, ароматной тропой обновления, над ворохом приворотных трав взлетает Горестный сочинитель в обитель благоуханий и просветлений…

Лишь убийцы лишены обоняния в раю. Одни лишь убийцы.

6

Кот в рваных ранах, взрывом выкинутый из автобуса, упрямо уползает с дороги, волоча перебитые ноги, следы оставляя, много кровавых следов, по которым пойдут ночью прожорливые гиены.

Листы разметало взрывом. Унесло ветром. Загнало в колючие кусты без возврата. Где скукожится на жаре бумага, ожелтеет краями, омочится росой на рассвете – не прочитать. Слова протекут к земле, в землю, сапфиром, агатом, хрусолифом вернутся туда, откуда их взяли, к убережению от забвения. «О беда, плача достойная!..»

Звенит бубенец. Проезжает на осле утомленный провидец, взывает к живым и мертвым:

– Люди! Хватит уже взрывать! Начните пахать, сеять, исследовать ход событий! Не прокормиться на смертях, не прокормиться…

– Еще! – кричат. – Еще один!..

За обочиной дороги, покрытый гранитной плитой, словно уже похоронен, лежит коротконогий старик, обожженный взрывом, как обожженный солнцем, прошедший по карте путей и стран, где не помечено место гибели. На плите проглядывают буквы «пэй» и «нун»: «Здесь погребен…» Его упаковывают в черный мешок, наглухо застегивают молнию, укладывают в машину и увозят.

Звонит теща Белла, одышка затыкает горло:

– Только что… В новостях… Шпильман, ты живой?

– Не знаю.

– А этот… Троюродный?

Шпильман молчит – уж лучше бы он заговорил. Белла кричит:

– Горе нам! Горе дням нашим!.. Мы не живем, Шпильман! Мы выживаем!.. Не хочу оставаться в этом мире! Не могу! Пусть заберут отсюда!.. Явлюсь туда – выкрикну всё, что накипело…

– Не докричаться, Белла. Не ты первая.

– Я докричусь…

Отчаяние сотрясает миры. Рушит перегородки. Раздирает завесы. Возносит до таких высот, когда можно высказать лицом к лицу: «Господи милосердный! На каких весах Ты нас взвесишь? Кому порадуешься, кого покараешь?!..»

Город говорит через расстояния, город на горах:

– Отложи жизнь в сторону, Шпильман. Встань, отряхнись и иди.

Поднимается на ослабевшие ноги.

Подбирает с земли ключ, выпавший из кармана, увесистый ключ, сработанный мастером из Кордовы.

Взваливает на спину тяжеленную плиту.

Начинает крутой подъем: свершивший малое не возвысится.

Идет старый еврей в поисках надежного пристанища, стаптывает ноги за долгую дорогу – без пути путь. Невидимые музыканты сопровождают его. Флейта. Скрипка. Кларнет с трубой. Барабан с тарелками. Старик слышал их мелодию. Шпильман слышит: «Мы не оплакиваем ни одно изгнание, кроме изгнания из Иерусалима…»

– Господи, как я устал от их ненависти, отчего же они не устают?..

Мертвые духом останутся. Живые надеждой пойдут дальше. Чтобы услышать перестук молотков по камню. Журчание фонтанов в излиянии масел. Пение девушек в виноградниках. Поучения говорливых старцев: «Слышал я от учителя моего…»

Город высматривает его верхушками домов. Город на камнях и из камней, который притягивает и не отпускает:

– Береги ноги, Шпильман. Тебе далеко идти…

Вы и вокруг вас. История, оставшаяся без применения

Капелька удачи никому не помешает…

…особенно маловидному созданию, которое не всякий заметит.

Его нашли под дверью – крохотного, взъерошенного, ушастого и кривоногого, с залипшими от рождения глазками, которые вскоре открылись и оказались печальными. Он лежал на лестничной площадке, носом уткнувшись в дверную щель, и вынюхивал густые сытные запахи, из чего следовало, что в доме обитает обеспеченная семья, в которой умеют готовить и любят хорошо поесть.

– Ну и ляпсус! – сказал папа, разглядев щенка.

– Ляпис, – поправила мама. – Назовем его Ляпис.