Закрыв глаза, я решил думать о детстве, когда мне было лет 10, и я бегал по двору ещё сносного вида хрущёвок. Лето, яркое солнце, пахнет полынью и жженой травой. Мир так огромен, и он весь мой! Всё только начинается!
И действительно, Мохиндер был прав, первые секунды мне мешало погрузиться в мысли четкое ощущение каждой ворсинки шкуры на полу под своим телом, не знаю как, но я тут же смог их сосчитать - триста семьдесят две тысячи пятьсот девять. Звуки вокруг слились в один гулкий шум, я чувствовал биение сердца своего экзекутора, слышал, как шуршит его кожа при дыхании и сокращаются мышцы, но я не мог сконцентрироваться и выделить хотя бы один звук, всё вокруг звучало в медленном гулком тоне.
Затем в один момент я будто физически оказался на ветке ивы. Той самой раскидистой ивы, на которой провёл половину своей юности. Рядом с деревом стояла, до боли знакомая, белая трансформаторная будка, на которую мы иногда залезали по этому дереву, вызывая неимоверный гнев местных старушек, каждый раз пытающихся нас оттуда согнать. Солнце было высоко в небе, я ясно ощущал запах лета, детского беззаботного лета.
Я соскочил с ветки на землю, приземлившись на корточки, сухая песчаная пыль окатила мои ноги. Боже! Неужели я опять здесь?! Как это прекрасно!
- Лёха! Лёх! Иди сюда скорей! - знакомый детский голос позвал меня.
Я поднял от земли глаза, в метрах 5-ти от меня стоял рыжий мальчишка 8-10 лет, одетый в футболку и шорты, а через плечо перекинута старая отцовская военная походная сумочка, он держал в руках деревянную палку, конец которой был измазан какой-то чёрной вязкой жижей, то и дело капающей на траву. Я быстро встал, подбежал к нему и спросил, даже не задумываясь:
- Пашка, что это у тебя?.
- Погляди, - Пашка обеими руками поднял вверх палку и стал крутить ей как шампуром на мангале, радуясь от того, как вязкая чёрная субстанция перекатывается и стекает на землю, - Это гудрон. Дворники оставили походу. Ещё горячий!
- Дай мне тоже попробовать! - начал я.
Я попытался выхватить палку из Пашкиных рук, но он отпрянул от меня и закричал:
- Эй, возьми себе сам! Чего к моей дубинке лезешь? Тут вон дофига этого добра.
Он показал на чёрное от сажи и опрокинутое на бок металлическое ведро, из которого часть чёрной массы медленно вытекала.
- О, круто! Сейчас я тоже себе сделаю, - сказал я и побежал на поиски подходящего куска дерева.
Мне повезло больше, чем Пашке, неподалёку я нашёл кусок прямоугольного деревянного бруса, наверное, отломок от какой-нибудь старой оконной рамы. Вернувшись к Пашке, я сел на корточки и тут же окунул своё орудие в ведро, чтобы хорошенько измазать в гудроне.
- Паш, выходи завтра тоже погулять, а? - не отрываясь от важного дела, спросил я.
- Я же тебе говорил, мы уезжаем в обед, меня никто не выпустит, бояться, что опоздаем.
Я почувствовал дикую тоску, такую взрослую, не очень свойственную для ребенка, как мне тогда казалось. Но сейчас мой нынешний взрослый разум, который на эти счастливые минуты ковыряния в чёрной смоле куда-то улетел, и остался лишь 9-ти летний пацан Лёха. И я вновь осознал всю горечь расставания с лучшим другом, которого знал, чуть ли не с рождения. По крайней мере, с его рождения. Как рассказывали наши родители, мы с ним вместе тусили почти с пеленок, хоть он и был на полгода младше меня. Мой лучший и дорогой друг. И вот он уезжает, на 2-3 года года. А кто знает, может и насовсем... У отца какой-то новый контракт, сулящий хорошие деньги, и конечно на маленький мир 8-ми летнего мальчика в таких ситуациях плевать.
Конечно, он будет иногда приезжать сюда к бабушке с дедушкой. Но это будет очень редко. Как же тоскливо! Как раздирает моё маленькое сердце обида на весь этот мир! За что? Почему он уезжает? Почему он не может остаться здесь, у бабушки в конце концов. Это же родителям надо ехать, а у Пашки тут всё схвачено - друзья, школа, наша секция бокса. Мы были лучшие, с кем теперь в спарринг вставать? Все остальные дохляки. Тут хоть интерес какой-то был.
- А когда ты приедешь теперь? - чуть закусив губу, чтобы не дать себе заплакать, спросил я, всё так же ковыряя ведро с гудроном.
Ком предательски подкатывал к горлу, и сил это сдерживать оставалось всё меньше.
- Не знаю. Может на осенние каникулы. Но мама говорила, что там всего неделя, и если и поедем, то только если у меня не будет троек в четверти. Ты долго ещё дубинку мучить будешь? Пойдём поиграем во Властелина колец.
- Ага, уже почти всё, - пробормотал я и незаметно утёр левой рукой всё-таки выступившую слезу.
Не знаю, что чувствовал тогда Пашка, вернее я тогда не знал. Потом, уже когда лет через три года они вернулись обратно, он рассказал мне, что, когда пришёл домой, закрылся в своей комнате и со слезами на глазах кричал родителям в дверь, что никуда не поедет. Что ему совсем не нужна никакая Москва, ему и так хорошо здесь, и будет жить он у бабушки.