Противостояние

– Моя бабушка не слепая! – набросилась на неё Рашель. – Она просто не может больше читать. Вот и вся разница.

– О, извините. Безусловно. – После этого Ливия перестала обращать внимание как на бабушку, так и на её внучку.

Она пролистала стопку с фотографиями и наконец вытянула те из них, где можно было различить лица девичьей троицы.

– С одной мы уже имели счастье познакомиться – Саммербель Лилливик. Её папаша был диссидентом, а сама она ещё и похуже будет. – Гостья ткнула в два оставшихся снимка. – Впрочем, особенно пламенный интерес у нас вызывают личности вот этих двух.

С одного из снимков глядела светлоголовая девочка в чёрной водолазке.

– А у неё в руке… случайно, не петушиная книга? – спросила Рашель.

– Очевидно, это её сердечная книга. Она библиомантка, но откуда она взялась, мы не знаем. Её описание подходит одной девочке, которую пару месяцев назад видели в Хей-Кастл в Либрополисе, незадолго до того, как нам пришлось убрать директора Кирисса с поста. Мы допросим его на этот счёт, но, по всей вероятности, будет непросто. Он не слишком-то настроен на сотрудничество.

Она указала на вторую фотографию: третья девочка была примерно того же возраста, с короткими чёрными волосами, в слишком просторной кожаной куртке и броских полосатых лосинах. При виде такой вульгарности Фейта перекосило.

– Эта с библиомантикой, пожалуй, не имеет ничего общего. Но зато девчонка умеет обращаться с букбордом, что говорит о том, что она из убежища или, возможно, из Либрополиса, хотя это только предположение. – Ливия одарила барона улыбкой. – Дом Химмелей высказал пожелание в будущем упрочить свою роль в Совете. – Она бросила мимолётный взгляд на Констанцию. – Мы читали ваши письма, достопочтенная госпожа баронесса, будьте уверены – каждое из двадцати одного. Отсюда наша просьба: разузнайте, кто эти девицы. Их имена, кто их ныне здравствующие родственники, всё, что может помочь их аресту и допросу.

Отец Рашели оторвал взгляд от фотографий:

– Мы сделаем всё от нас зависящее.

– Всё от вас зависящее или нет – всё равно, – произнесла Ливия Кантос холодно. – В итоге важно лишь одно: ваше расследование должно увенчаться успехом. Мы полагаемся на вас. – Она слегка поклонилась всем присутствующим. – И на этом я позволю себе распрощаться. Я рассчитываю на ваше содействие.

Без дальнейших разговоров она повернулась на каблуках и покинула салон. Джеймс поспешил ей вслед, чтобы проводить к выходу, но это было излишне.

Барон упал на стул и громко вздохнул, заметно переутомлённый этим визитом. За другим концом стола стояла его мать. Опираясь на свою трость, она направилась к одному из высоких окон. Погружённая в свои размышления, баронесса поглядела на улицу.

Рашель взяла в руки фотографии и, схватив Фейта за руку, повлекла его за собой вон из салона, в другую комнату. Она была очень возбуждена, но прилагала немалые усилия, чтобы не подать виду. Фейт уставился на неё подозрительно:

– Что с тобой такое?

– Вот эту, – сказала Рашель и указала на черноволосую девочку в полосатых лосинах, – вот эту я знаю.

Глава пятнадцатая

Старик, некогда бывший богом, странствовал по пустошам своего творения.

Здесь, в ночных убежищах, в Стране Забвения, царила вечная мгла. Иногда над беззвёздным небом полыхало северное сияние, но на самом деле за ним скрывались остатки библиомантики, высвободившейся во время войны и с той поры больше никогда не подвергавшейся контролю. Часто сверкала молния, рассыпая во все стороны дюжины световых жилок, как если бы сама чернота разлеталась на куски. Громовые раскаты могли разорвать старику барабанные перепонки, даже если буря бушевала далеко за горизонтом. Близь и даль смешивались в ночных убежищах самым причудливым образом. Приметы терялись на растрескавшемся ландшафте из гранита и пыли, как будто каждое следующее мгновение складывало из руин этой скалистой пустыни новые странные структуры.

Черты лица Зибенштерна стали угрюмыми, выглядел он ещё более удручённо и подавленно, чем в начале своего изгнания, белые волосы доходили ему до лопаток. Из-за бурь и ветров он собрал их в хвост и засунул под воротник своего чёрного плаща. Полы плаща ободрались об острые камни, между которыми он блуждал изо дня в день, но всё ещё защищали его от пронизывающего ветра и дождя. Плащ был его достоянием, дороже, чем посох пилигрима и круглая фляга, которую он регулярно наполнял водой в грязноватых промоинах в предгорьях. К тошноте, томившей его после питья, он уже привык, как и к скудному рациону из грибов и горьких корешков, которые он иногда находил в ложбинах. Время от времени ему удавалось поймать тощего кролика, которого он поджаривал с приправами из трав, росших в скалистых нишах и несколько напоминавших базилик. Это были счастливые дни. Но выпадали и такие, когда он голодал, спрашивая себя, к чему вообще передвигать ноги, ведь цели у него давно уже не было.