Противостояние

Но все одно, после заката в палубах было жарко, как на полке в бане, – спать, даже голым, было немыслимо, происходила как бы варка в собственном соку; пот лил градом, и в особенности большие страдания испытывали те, кто заболел тропической сыпью, которая от попадавшего пота зудела нестерпимо. Ощутимо облегчало ситуацию то, что адмирал несколько раз останавливал эскадру для купания команды. Нам с транспортов передали специальные большие сети с грузилами. Будучи спущенными с выстрелов, они образовывали как бы закрытый от акул, этого неизменного зла тропического моря, изолированный бассейн. Те, кто не умел плавать, брали с собой свои спасжилеты. После купания все обливались пресной водой, благо уголь имелся в достатке и опреснители работали бесперебойно. Купания и переодевание в чистое помогали лечить эту болячку тем, кто ее подхватил, и сохранять себя в форме здоровым.

Спать ночью наверху тоже было не особенно приятно: народу размещалось так много, что не было места даже яблоку упасть, – почти вся команда спала наверху. Офицеры спали – часть в верхнем офицерском отделении, где было, благодаря входным трапам, несколько свежее, чем в каютах, в шлюпках, на мостиках, на компасных площадках, ибо к утру всех уже донимала угольная пыль. Все это сопровождалось неожиданными сюрпризами вроде дождя. Но, несмотря на все, публика крепилась и хоть обливалась потом, но уныния заметно не было.

Во время этого перехода все офицеры как-то ближе сошлись друг с другом, ссор не было. Собирались каждый вечер на юте, где велись мирные дебаты о нашем будущем, делались предположения, высказывались варианты наших планов. На «Сисое» почти у всех офицеров было убеждение, что во время боя при прорыве в Артур, а публика все больше сходилась во мнении, что Того нас перехватить обязательно постарается, погибнут слабейшие суда. А именно наш «Сисой» и «Мономах», а остальные, быть может, и выйдут благополучно из боя. Однако никто не хандрил и не унывал, считая это необходимостью.

Часто во время этих вечерних бесед старший доктор Подобедов выносил свою цитру, на которой он чудно играл, и звуки мелодичной музыки родных и известных нам напевов как-то хорошо ложились на сердце среди тишины тропической ночи и заставляли спокойно и с покорностью смотреть на грядущую судьбу, а еще вероятнее – на смерть, которая нас ожидала. Среди команды уныния не замечалось также, и как-то странно было, стоя на вахте вечером, слышать ежедневно хоровое пение на баке, видеть танцы под звуки гармоник и прочее; казалось, что судно идет не на войну, а просто совершает мирное плавание, что все эти поющие и танцующие люди словно забыли, что, быть может, через несколько дней они найдут могилу и идут на смерть, а не на веселую стоянку в порту.

Все это объяснялось одним словом – определенностью. Полной определенностью: мы идем в бой, в решительный бой, и никто не в состоянии этого предотвратить, кроме судьбы, а значит, нечего волноваться и прочее.

Один только командир, вероятно, не имел полного спокойствия или фатализма, а потому ежедневно прикладывался, чередуя малагу с коньяком. И доходя при этом иногда до полной невменяемости, возбуждал мало-помалу к себе недоверие. Только после случая со старшим офицером, который, как я писал выше, не выдержав, заявил ему, что доложит о нем адмиралу и будет просить о смене командира, командир опомнился и сразу бросил пить. Опять доверие офицеров вернулось к нему, доверие к его храбрости, хладнокровию и опытности управления судном.

В Камране отряд стоял несколько дней, и хотя суда вполне подгрузились углем со своих пароходов, но и стоянка тоже требовала угля, запасы его таяли медленно, но верно. Через некоторое время к нам в Камран пришел на «Гишене» французский адмирал, командующий эскадрой в этих водах, и передал приказание своего правительства покинуть бухту, так как японцы и англичане заявили протест.

На другой день мы вышли и ушли в другую бухту – Ванфонг, где стали на якорь и принялись догружаться углем. Красоты местной природы завораживали, однако нервное напряжение проявлялось, – мы были уже в практической досягаемости японского флота с его базы в Сасебо. Никто не мог понять, чего именно ждет адмирал, и на кораблях ходили самые идиотские слухи. Все стало ясно 3 ноября. В тот день незадолго до полудня на станции радиотелеграфа было получено сообщение от крейсера «Олег».

Через три часа он под флагом великого князя Александра Михайловича вошел в бухту в сопровождении длинного каравана больших, с виду коммерческих судов, среди которых были и еще шесть БЭТС, подобных нашим. С ними была изящная яхточка, зафрахтованная нашим консулом в Сайгоне. Это был целый плавучий город! При них были еще крейсера 2-го ранга «Изумруд» и «Жемчуг». Так что сил у нас поприбавилось. Жаль только, что ни «Бородина», ни «Славы» с ними не было, на что многие из нас надеялись. Зато теперь, как всем стало ясно чуть позже, появилась и новая ответственная задача.