Потом — тьма, лица и голоса, которые он не запомнил, и наконец он вынырнул здесь, в маленьком доме, построенном его собственными руками на окраине Маунтин-Сити. Потому что сейчас — это сейчас, а огромная волна протеста, захлестнувшая страну, давным-давно откатилась, и те молодые педики в большинстве своем теперь превратились в старых пердунов с седыми бородами и пустыми выжженными дырами в тех местах, где когда-то была их сперма, от прошлого остались лишь одни обломки, крошка. Мальчишка в желтых трусиках жил давным-давно, а тогда в Боулдере Кит Брадентон был и сам почти подростком.
Он боролся с этой мыслью в приступе панического ужаса, жара билась и металась в его голове как самум. И неожиданно его быстрое короткое дыхание замерло, как только из-за двери спальни, откуда-то снизу, начал доноситься звук.
Сначала Брадентон подумал, что это пожарная или полицейская сирена. Приближаясь, звук становился громче; на его фоне он слышал чей-то неровный тяжелый топот в холле внизу, затем в гостиной, а потом на лестнице, словно надвигалась орда варваров.
Он откинулся на подушку, его лицо исказилось от ужаса, глаза дико расширились на распухшем, почерневшем лице, а звук все приближался. Нет, то была не сирена, а вопль, высокий и улюлюкающий, вопль, который явно не могла исторгнуть ни одна человеческая глотка, наверняка вопль какого-то ловца душ или черного Харона, пришедшего, чтобы забрать его и перевезти через реку, отделяющую страну живых от страны мертвых.
Теперь звук бегущих шагов устремился прямо с нему вдоль по верхнему холлу, доски трещали и жалобно стонали под весом этих безжалостных сбитых каблуков, и вдруг Кит Брадентон понял, кто это, и издал пронзительный вскрик, когда дверь распахнулась внутрь и в спальню вбежал мужчина в вылинявшей джинсовой куртке, с улыбкой убийцы, вспыхивающей; словно вертящийся белый круг ножей на его лице, радостном, как у полоумного Деда Мороза. На правом плече он держал оцинкованное стальное ведро.
— ИИИИИИИИОООООООООУУУУУУУУУУУ УУУУУУ!
— Нет! — завопил Брадентон и прикрыл слабеющими руками лицо. — Нет!
Ведро подалось вперед, и выплеснувшаяся из него вода, казалось, на мгновение комком зависла в желтом свете лампы, словно величайший во вселенной неограненный алмаз. И сквозь воду он увидел лицо темного человека, превратившееся в физиономию широко ухмыляющегося тролля, который только что выбрался из самой темной, заполненной дерьмом ямы в аду, чтобы неистовствовать на земле. Потом вода обрушилась на него — такая ледяная, что его распухшая глотка моментально снова расширилась, кровь от ее стенок отлила большими каплями, и ворвавшийся в него воздух заставил его сбросить одеяла к самым ногам одним конвульсивным движением, так что его тело теперь могло беспрепятственно корчиться и извиваться, пока дикие судороги, вызванные этой внезапной мукой, раздирали его, как кусающиеся на бегу борзые.
Он издал вопль. Еще один. А потом умолк, сотрясаемый мелкой дрожью, вымокший с головы до ног, с мотающейся головой и вытаращенными глазами. Его глотка сузилась до маленькой щелочки, и он снова принялся сражаться за каждый глоток воздуха. Тело его начало лихорадочно вздрагивать.
— Я
— ИИИИЯЯЯЯАААААААААААА!
Он подпрыгнул вверх, как Брюс Ли в саге о кунфу, с расставленными коленями и на секунду, казалось, завис прямо над Китом Брадентоном, как раньше зависла вода, — его тень накрыла грудь Брадентона, укутанную в вымокшую пижаму, и тот слабо вскрикнул. Потом его колени опустились по обе стороны грудной клетки Брадентона, и джинсовая мошонка Ричарда Фрая, ставшая основанием вилки, застыла в дюйме от груди Брадентона, а лицо Фрая полыхало над Брадентоном как фонарь в погребе в готическом романе.
— Пришлось разбудить тебя, приятель, — сказал Фрай. — Не хотел, чтобы ты отрубился, так и не поболтав чуток со мной.
— Слезь… Слезь… Слезь… с меня…
— Проснись, приятель, я же не
В паническом ужасе Брадентон мог лишь пыхтеть, трястись и отводить свои вытаращенные глаза в сторону от этого радостного, пылающего лица.
— Нам надо поговорить об анальном сексе, и о мужских причиндалах, и о том, есть ли они у пчел. А еще о документах, которые ты должен был для меня приготовить, и о машине, и о ключах от машины. Пока же все, что я вижу в твоем
— …Они… Бумаги… Не могу… не могу говорить… — Он судорожно ловил ртом воздух, а дробное клацанье его зубов напоминало трескотню маленьких птичек на дереве.