Протокол «Сигма»

Годвин стал одним из избранных. Конечно: он же являлся теневым создателем королей, он был чрезвычайно влиятельным человеком и имел контакты во всех сферах общества.

Годвин стоял перед ним как ошеломляющее доказательство успехов в работе Ленца. Они находились в примыкавшей к большому залу маленькой комнатке, с удобными диванами и креслами, подушками на полу, торшерами и этажерками с газетами и журналами на разных языках.

Изумленный вид Бена, казалось, доставлял Годвину большое удовольствие. Юрген Ленц прямо-таки сиял.

– Вы, конечно, не знаете, как все это понимать, – предположил Годвин.

Бену потребовалось несколько секунд, прежде чем он сумел ответить.

– Это можно истолковать только однозначно.

– То, чего достиг доктор Ленц, совершенно экстраординарно. Мы все глубоко благодарны ему. Но я думаю, что мы также отдаем справедливую дань его способностям, глубине познаний, научной одаренности. В сущности, мы получили обратно наши жизни. Не нашу юность, как… как другой шанс. Но отсрочку от смерти. – Он глубокомысленно нахмурился. – Можно ли считать, что это противоречит законам природы? Возможно. Но лечить рак – значит тоже идти против природы. Если помните, Эмерсон сказал, что старость – это «единственная болезнь».

Его глаза сияли. Бен, ошеломленный, молча слушал.

В колледже Бен всегда обращался к нему «профессор Годвин», но сейчас он не хотел вообще произносить его имя. Поэтому он сказал лишь одно слово:

– Почему?

– Почему? В личном плане? Неужели вам нужно еще что-то объяснять? Мне продлили жизнь. Возможно, даже удвоили ее.

– Надеюсь, вы, господа, извините меня? – прервал его Ленц. – Первый вертолет вот-вот улетит, и мне нужно попрощаться. – Он суетливо, чуть ли не бегом, покинул комнату.

– Бен, когда вы доживете до моих лет, вы не будете покупать незрелые бананы, – снова заговорил Годвин. – Вы станете опасаться приступать к работе над новыми книгами из страха, что не успеете их завершить. А теперь подумайте о том, сколько всего я могу теперь сделать. Пока доктор Ленц не предложил мне свою помощь, я испытывал такое чувство, будто все знания, все, чего я добивался тяжким и упорным трудом на протяжении десятилетий, все, что я умел и мог, все, что я понима л, то, чем я стал, – все это в любой момент может кануть в небытие. «Если бы юность умела, если бы старость могла!» – так ведь?

– Даже если все это правда…

– У вас же есть глаза! Вы способны увидеть то, что находится перед вами. Так, ради бога, посмотрите на меня! Вы же помните, что я с превеликим трудом взбирался на лестницу в Файерстоуновской библиотеке, а теперь я могу бегать.

Бен понял, что Годвин был не просто примером успешного завершения эксперимента, нет, он был одним из них – заговорщиков, сплотившихся вокруг Ленца. Неужели он не знал о жестокости, без которой не удалось бы достичь его чудесной перемены, об убийствах?

– Но вы же видели то, что здесь происходит, – детей-беженцев во дворе? Тысячи похищенных детей? Это вас не тревожит?

Годвин явно почувствовал неловкость.

– Я признаю, что во всем этом имеются аспекты, о которых я предпочитаю ничего не знать, и всегда ясно давал это понять.

– Мы говорим о непрерывно продолжающемся убийстве тысяч детей! – сказал Бен. – Это требуется для вашего лечения. Ленц говорит: «добывать» – неплохой эвфемизм для резни, которая длится уже много лет.

– Это… – Годвин замялся. – Да, конечно, здесь есть этическая дилемма. Honesta turpitude est pro causa bona.

– Если цель хороша, то и преступление есть добродетель, – перевел Бен. – Публилий Сир. Вы говорили мне эти слова.

Значит, и Годвин тоже. На него можно не рассчитывать – он присоединился к Ленцу.

– Что в данном случае важно, это то, что цель здесь в высшей степени достойна. – Профессор подошел к кожаному дивану. Бен сел на такой же диван напротив.

– Вы и в прежние времена были связаны с «Сигмой»?

– Да, уже несколько десятков лет. И я горжусь тем, что новая стадия с самого начала происходит у меня на глазах. Под руководством Ленца все идет совсем по-другому.

– Насколько я понимаю, не все ваши коллеги были с этим согласны.