Протокол "Второй шанс"

Ноги подкосились — и он упал на колени, на холодный, обшарпанный, древний мрамор.

И, схватившись за голову, отчаянно закричал.

Вздрогнув, Гай открыл глаза.

Заполненные людьми руины растворились вместе с очередным сном — и теперь перед ним снова была полутьма, из которой светильник равнодушно выхватывал его собственные ноги в грязных, заляпанных засохшей кровью джинсах и очертания стен с дверным проемом.

Губы растянулись в усмешке — и едва зажившая корка снова треснула, привычно наполняя рот кровью.

Сколько прошло времени с тех пор, как он отключился и провалился в этот бесконечно повторяющийся на протяжении последнего года кошмар, он не знал. На мгновение забывшись, он дернул рукой в попытке посмотреть на наручные часы — и глухой стон сорвался с губ, окончательно смывая остатки неприятного сна.

Пусть он и не чувствовал скованных сзади за спиной рук, любая попытка пошевелить ими вызывала приступ сильной боли.

— Не бойся, Скрибония, это все еще я, — ухмыльнувшись, зачем-то сказал он, но привычных звуков из-за стены не последовало.

Он не слышал их с тех самых пор, как убили Кальвина — и об этом лучше было не думать, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.

У Октавия не существовало совсем никаких принципов — это он уже давно уяснил.

Желудок неприятно свело от голода, но он не обратил на это внимания. Бывало и хуже, и дольше, а его заключение определенно двигалось к той или иной развязке.

Октавий оставил ему сутки на размышление. Еще бы он знал, когда эти сутки истекали.

Не то, чтобы определенность могла как-то помочь. Расставленная ловушка выглядела идеальной. Без единой дырки, которую можно было расколупать, чтобы обернуть все в свою пользу.

Сбежать не представлялось возможным — Октавий все продумал, и, даже если ему удалось бы освободить руки из этих проклятых кандалов, единственный предполагаемый выход отсюда охранялся германцами, готовыми сорваться при малейшем необычном шуме. Без оружия и в его текущем состоянии — он вряд ли мог надеяться от них отбиться.

Оставалось только плыть по течению, что, с настойчивостью разбушевавшегося шторма, несло его на ростры.

И ставило еще перед одним невозможным выбором.

Притупившееся было после сна желание побиться головой о такую близкую, но такую далекую холодную стену возникло вновь.

Октавий хотел, чтобы он, здесь и сейчас, решил судьбы их всех.

Октавий не мог понимать этого, но, в сущности, его требование сводилось к одному — он, Гай, должен был умереть и позволить всему идти своим чередом. Тем самым, после которого от них останутся только занесенные землей руины — и бесконечные споры историков по их поводу.

Он мог послать Октавия с его требованиями по известному маршруту. Этого требовала уязвленная честь, но одновременно с этим этот вариант был наиболее катастрофичен по своим последствиям. Маски были сброшены — и сомнений в том, что Октавий выполнит все свои угрозы, больше не существовало.

Он мог согласиться с Октавием — и спасти жизнь Кальпурнии, но обречь всех остальных на десятки лет кровавой бани, лишь изредка перемежающиеся спокойствием — и напряженным ожиданием следующей.

Или он мог…

Раздавшиеся снизу спешные шаги резко выдернули его из мыслей и заставили напрячься.

Поздно. У него было все время в мире для того, чтобы придумать действенный план — но теперь уже было слишком поздно.

Сутки, отданные ему на размышления, истекли.

…

Светильник выхватил из темноты худую фигуру вошедшего — и, не в силах сдержать неуместный смех, он рассмеялся в голос. Пересохшее горло дерло до боли, но остановиться было выше его сил.

В дверном проеме стоял кучерявый раб Октавия с амфорой и растерянно смотрел на него.

— Леарх, все в порядке, я не сошел с ума, не бойся, — напряжение ушло, словно и не бывало.

Раб вздрогнул и оглянулся, а затем, запинающимся голосом сказал:

— Я… Меня хозяин прислал. Держи, — и протянул свою ношу.

В ответ Гай скептически вздернул бровь и демонстративно пошевелил скованными за спиной руками. Расплата последовала мгновенно — в виде острой боли, прострелившей от запястья до плеча.

— Не могу, не видишь, — бросив бесплодные попытки, прокомментировал он.

Раб несколько раз кивнул, а затем тихо добавил:

— Прости меня.

Сердце замерло — и Гай едва нашел в себе силы, чтобы задать вопрос:

— За что?

— Я знал, что вино отравлено. Я… Хотел тебя остановить.

…и хватка невидимой руки отпустила сердце, забившееся вновь с утроенной силой.

— Да забей, — смешок сорвался с губ, — Ты не мог пойти против воли своего хозяина. А я сам дурак, что ему поверил.

После короткой и неуверенной паузы, Леарх поставил тяжелую амфору на пол и теперь переводил взгляд с нее на него, и обратно.

Озарение вспыхнуло в голове неожиданно.

Леарх.

Точно.

Неуместная радостная улыбка заставила раба отпрянуть и испуганно уставиться на него.

— Леарх, ты ведь хочешь стать свободным? — вряд ли раб ожидал услышать именно это. Глаза его расширились, грозясь выпасть из орбит — и ему понадобилось несколько минут на то, чтобы неуверенно кивнуть.

— Тогда ты должен мне помочь.

…или он мог развести Октавия точно так же, как Октавий развел его.