Провалившийся в прошлое

Поначалу Таня присматривалась ко всему, а потом стала помогать. Попутно Митяй активно изучал тот язык, на котором говорила девушка, и учил её русскому языку. Она оказалась очень смышлёной и понятливой, даже одарённой ученицей и схватывала всё буквально на лету. И у Митяя имелся талант к языкам, и уже через три дня он начал более-менее сносно общаться с Таней, и это общение с каждым днём становилось всё интенсивнее, хотя быстрее всего она училась всё-таки тому, что происходит между мужчиной и женщиной в постели. Видимо, потому, что чуть ли не боготворила Митяя и из-за этого покорялась всем его желаниям, а они у него были простыми и естественными, без каких-либо экзотических заскоков.

При этом он с удивлением отмечал, что Таня не испытывает никакого страха перед многими вещами, которые по идее должны были её пугать. Так, она совершенно не испугалась, когда он при ней завёл бензопилу, как не боялась горящих форсунок. Не испугалась она и едущей Шишиги. Это он объяснил просто: в её мире вполне хватало объектов и субъектов, издающих громкие звуки, взять хотя бы те же водопады. Зато увидев на кабине Шишиги головы махайродов, девушка вздрогнула. Это, как вскоре узнал Митяй, были самые опасные хищники, встреча охотника с которыми не сулила ничего хорошего. Махайроды любили полакомиться человечинкой, но опасались людей, когда тех было много.

Девушка, как уже буквально в первую же ночь заметил Митяй, обладала большой физической силой и была ничуть не слабее его. Во всяком случае, большие стальные вёдра с водой она затаскивала на второй этаж бегом. Она, несомненно, была отважной охотницей, но при этом оставалась весёлой и озорной, любящей поиграть. Некоторые вещи в доме ей понравились, а кое-какие нет. В частности, первая глиняная кружка, изготовленная Митяем, грубая и неказистая на вид, да к тому же ещё и жуткого бурого цвета. Она однажды словно бы нечаянно разбила её, а он, сурово нахмурив брови, тут же взял её за руку, сел на табурет, перекинул Таню через колени, стащил с неё кожаные штаны и рейтузы и нашлёпал по попе ладонью, причём довольно сильно. Попа даже покраснела. Однако во время этого массажа девица только хихикала. Похоже, что это ей понравилось.

Через три дня случился совсем уж курьёзный случай. Митяй сидел в спальной комнате за швейной машинкой, а Таня пошла за чем-то на кухню, и вскоре он услышал звук разбиваемой чашки или тарелки, а вслед за этим громкий плач и немедленно пошёл туда, чтобы успокоить девушку. Как только он вошёл в кухню, та, взглянув на него, тотчас проворно сняла с себя штаны и рейтузы, после чего встала в свою любимую позу, приготовившись к наказанию. Митяй глянул на осколки и увидел, что Таня разбила его тарелку, после чего посмотрел на обнаженную розовую попку девушки и уже ничего не смог с собой поделать. В общем, наказание получилось совершенно неадекватным содеянному, да и вряд ли то, что он занялся с ней любовью на кухне, – а это было самое приятное для Тани занятие после еды и сна, – можно было назвать наказанием. Девушка, кстати, быстро научилась целоваться, и ей это очень понравилось, как нравилось то, чем они занимались в постели. Любовью она была готова заниматься не только каждую ночь, но и каждый день, причём где угодно, и Митяй частенько пользовался такой её предрасположенностью, прекрасно понимая, что рано или поздно молодость пройдёт и когда-нибудь им обоим станет не до любви.

Наконец-то Митяй обрёл покой и душевное равновесие и потому с удовольствием одел свою подругу с иголочки и очень нарядно. Пошив ей зимнюю, демисезонную и летнюю одежду, изведя на это всю замшу, лайку и даже пустив ей на полушубок и шапку шкуру махайрода с кровати, связав два свитера, один из козьего пуха, а второй из шерсти носорога, он успокоился, но в итоге сам остался без обновок. Ну, шкур у него хватало, и вскоре он намеревался устранить и этот пробел. Закончив портняжничать, Митяй снова взялся за выделку кож и мехов. Таня к тому времени уже очень хорошо освоилась в его доме и помогала всем, чем только могла. По части мездрения шкур и сгонки волоса, да ещё отличным инструментом, ей и вовсе не было цены. К тому же, в отличие от Митяя, её совершенно не смущали далеко не самые аппетитные запахи, исходившие от некоторых дубильных чанов.

Примерно через день ей приходилось на три-четыре часа превращаться в ученицу русского языка и грамматики и самой становиться учительницей. Митяй часто включал ноутбук, на котором хранил большое количество фотографий, и показывал их своей учительнице, а та называла объекты, которые видит. Так он учил её язык, в котором, как он вскоре выяснил, насчитывалось не менее пяти тысяч слов, а это уже довольно много. Впрочем, он не был профессором лингвистики и потому не мог судить об этом. Хорошо было уже то, что к концу февраля, когда зима была на исходе, они общались довольно бегло и могли говорить на многие темы. Вот тогда-то Митяй и задал ей вопрос, который сам считал риторическим и совершенно не заслуживающим внимания, потому что главным для него было всё же совсем другое: