Провидец Энгельгардт

Первое. Выражения «ветхий человек» и «новый человек» взяты из Нового Завета. Они вовсе не равнозначны понятиям «старый человек» и «молодой человек». Апостол Павел говорил о необходимости для каждой личности изживать в себе «ветхого человека», не знавшего истины учения Христа, и зарождения в себе «нового человека», жизнь которого озарена светом этого учения. А Щедрин различает два типа «ветхого человека»: «старого ветхого человека» и «нового ветхого человека». «Старый ветхий человек» достался от крепостнической эпохи. Это помещики, затесняющие крестьян, используя отрезки, чтобы довести их до бедности и голода, после чего тем не остаётся ничего другого, как наниматься на всё лето на работу на барском поле в ущерб своему собственному, крестьянскому хозяйству. Это и кулаки, по Энгельгардту – пьявицы, преследующие те же цели, что и помещики, но использующие для этого свои приёмы: ростовщичество, ссуды под немыслимые проценты или под отработку (когда Дерунов с крестьянина «вместо одного рубля – два возьмёт».).

Это и крестьяне, не упускающие случая нажиться на несчастье своего же брата-мужика. У Энгельгардта выведен ряд представителей этого типа «старого ветхого человека». А «новый ветхий человек» – это порождение новой, наступавшей при жизни Щедрина буржуазной эпохи. То, что «старого ветхого человека» сменил не «новый человек» в христианском (а для Щедрина – вероятно, в социалистическом и демократическом) смысле, а тот же «ветхий человек, только в ином обличье, должно было доказывать, что смена общественного строя не отменила ни хищнической стороны природы человека, ни его эгоистических и паразитических устремлений.

Второе. «Дневник» был напечатан в журнале в 1872 году, в одно время с первым письмом Энгельгардта «Из деревни», и в следующем году вышел отдельной книгой. С отмены крепостного права прошло 11 лет, и наиболее зоркие общественные деятели уже успели разглядеть, что вместо обещанного «рая на земле» или хотя бы умиротворения боровшихся сторон, примирения враждующих классов, наступила эпоха ещё более изощрённой эксплуатации «низов» «верхами». Но в структуре общества произошли существенные сдвиги, изменившие и лицо «верхов» и низов». Главное же, что важно для рассматриваемой темы, – это необычайный расцвет всякого рода жульничества и мошенничества в пореформенной России, особенно связанных с лихорадкой, вызванной широким размахом железнодорожного строительства, становлением системы частных банков и проникновением иностранного капитала во все сферы экономики России. Новым для России явлением стало «грюндерство». «Грюндер» – это основатель, то есть, казалось бы, солидный и уважаемый человек. Но часто грюндеры, основывая акционерные общества, включали в их уставы такие статьи, которые открывали двери для разного рода злоупотреблений, а затем собирали деньги акционеров и вместе с этими деньгами отбывали в неизвестном направлении. Как мы помним, «старый ветхий человек», кулак Дерунов-отец, побаивался вступать в акционерные общества, опасаясь загреметь в Сибирь, а кандидат в «нового ветхого человека» Дерунов-сын уже разобрался в этой сложной и умышленно запутанной механике и готов был облапошивать доверчивых акционеров, хотя риск нарваться на ещё более прожжённого авантюриста при этом не отпадал (как у Гоголя в пьесе «Игроки»). Ловкие дельцы, используя свои связи в «верхах», добивались получения концессии на строительство железной дороги, даже не располагая нужным для такого рода предприятия капиталом, исключительно в целях спекулятивной её перепродажи. Мошенничество процветало и в торговле на бирже, и в банковской сфере (вспомним ещё раз картину Маковского «Крах банка»). Жажда наживы охватила всех, в особенности буржуазно-дворянский и бюрократический Петербург. В достигшем колоссального размаха взяточничестве и казнокрадстве оказались замешаны и представители знати, министры и даже великие князья. «Верхи», всегда старавшиеся выглядеть как люди, причастные к культуре, вдруг, словно сорвавшись с цепи, стали отличаться моральной распущенностью, пошлыми увеселениями и безобразными кутежами. И Щедрин рисует в «Дневнике» портреты разных аферистов, весьма узнаваемые современниками.

С такой же силой, как и «хищников», обличает Щедрин и их информационную обслугу – продажных журналистов-«пенкоснимателей». Как уже отмечалось выше, к тому времени российская буржуазия ещё не успела вырастить «звёзд» публицистики, и большинство её «работников пера» были беспринципными мало образованными, зато много мнящими о себе прихлебателями, готовыми любое позорное деяние хозяев представить в благопристойном виде, сегодня утверждать одно, завтра другое, прямо противоположное, в чём и уличал их Энгельгардт.

Что касается истинно «нового человека», то не он во времена Щедрина задавал тон жизни, как и не задаёт, на мой взгляд, его и сейчас, а потому в «Дневнике» о нём говорится преимущественно намёками.