Провинциализируя Европу

Дисциплинарный процесс на заводе отчасти предназначен для окончательного подчинения/разрушения Истории 2. Капитал – абстрактная категория Маркса – говорит работнику: «Я хочу свести тебя к чистому живому труду – мускульная энергия плюс сознание – на те восемь часов, на которые я выкупил твою способность к труду. Я хочу осуществить разделение твоей личности (то есть личных и коллективных историй, воплощенных в тебе) и твоей воли (которая есть характеристика чистого сознания). Мои машины и дисциплинарные правила устроены так, чтобы это произошло. Когда ты работаешь на станке, представляющем собой объективированный труд, я хочу, чтобы ты стал живым трудом, сгустком мускулов, нервов и сознания, лишенным всякой памяти за исключение памяти о тех навыках, которые необходимы для требуемой работы». В знаменитой работе, посвященной критике инструментального разума, Хоркхаймер пишет: «Механизация требует такого типа ментальности, который концентрируется на настоящем и может обойтись без памяти и путаного воображения»[194]

. В той мере, в какой и далекое, и недавнее прошлое рабочего – включая объединение рабочих в профсоюзы, а также гражданский опыт – готовят его к превращению в образ, полагаемый капиталом как свое условие и противоречие, все эти виды прошлого действительно составляют Историю 1. Но идея Истории 2 предполагает, что даже в самом абстрактном присвоенном пространстве завода, созданном капиталом, возможности бытия человека являются способами, не сочетающимися с воспроизводством логики капитала.

Было бы ошибкой думать об Истории 2 (или Историях 2) как о необходимо докапиталистической или феодальной или даже сущностно несовместимой с капиталом. Если бы дело обстояло так, то у человека при власти капитала не было бы способа ощутить себя дома, не было бы пространства для радости, желаний, потребительских соблазнов[195]

. В таком случае капитал действительно стал бы царством беспросветной, абсолютной несвободы. Идея Истории 2 позволяет нам освободить внутри Марксова анализа капитала место для политики человеческой принадлежности и разнообразия. Она дает нам основу, на которой можно строить рассуждения о различных способах бытия человеком и их отношениях с глобальной логикой капитала. Сам Маркс не думал об этой проблеме подробно, но если мой тезис верен, то его метод позволяет нам признать ее существование. В методе Маркса, на мой взгляд, осталось слепое пятно – это проблема статуса категории «потребительной стоимости» в его рассуждениях о стоимости[196]. Позвольте мне объяснить.

Рассмотрим, например, фрагмент из «Экономических рукописей», где Маркс, пусть и кратко, обсуждает различие между изготовлением фортепьяно и игрой на нем. Из-за своей приверженности идее «производительного труда» Маркс считает необходимым теоретически осмыслить работу фортепьянного мастера в терминах создания им ценности/стоимости. Но в чем состоит труд пианиста? По Марксу, он относится к категории «непроизводительного труда», которую он позаимствовал (и развил) у своих предшественников по политэкономии[197]. Прочитаем внимательно соответствующий фрагмент: