Проводник электричества

Шептала наугад, каким он будет, какие у него начнут расти огромные, пустые, ясные глаза, какое первое он прокурлычет слово… «Смотри, вот дерево, оно называется клен, и листья, видишь, у него какие — как растопыренные пальцы… а это, видишь, кошка Мурка, она хорошая и добрая…», — она ему рассказывала все, про всякое явление природы и всякую живую тварь, которых он пока еще не видел. Доказывать ей что-то было бесполезно, и стыдно, и бессмысленно давить вот этим взрослым знанием, что матка выскоблена начисто… что это больно, страшная беда, но все-таки врачи не лгут, и надо только выждать время, стерпеть, смириться, свыкнуться, что женской, материнской способности никто навечно у нее не отнял — все еще будет, пустота заполнится.

Наверное, был в ее сознании органический изъян — вот эта склонность обращаться к жизни с требованием полной, безоговорочной, беспримесной любви: настолько с самого начала привыкла нежиться вот в этих радости и холе, что первое же «нет» так здорово ее, до вывода сознания из строя, потрясло — вот именно смириться, сжиться, принять как данность людоедскую жестокость жизни, предъявленную с непреложностью Ньютоновых законов, она и не могла, назад хотела — в мир детской справедливости, вон из тисков безличного закона, по которому ей матерью сейчас не быть.

Ей будто захотелось доказать — кому? самой вот жизни, — что та не смела, не должна была так круто с нею, Адой, обходиться; что поступив с ней так, не просто сделали ей плохо, но опрокинули и раскололи — не собрать.

Камлаев был куда как крепче, трезвее, черствее, бесчувственней — как хочешь назови: да, будто кто-то отмотал и оторвал малую часть его, камлаевских, кишок; оборванное чувство, самолюбивое, отцовское, — продленности его, камлаевского, бытия — росло и упиралось в пустоту. В башке его, странно единые, одновременно жили два взаимоисключающих, непримиримых чувства: что не должно, что не имело права такого с ним и Адою произойти и — что всё только так, лишь этим и могло у них закончиться.

Будто у них все с самого начала пошло не так: уж если расколоться до пупа, то сам их брак явился для него, Камлаева, ошеломляющей неожиданностью, семейный суп не то чтоб закипел без всякого на то его желания и только волей ханжески настроенных родителей, но вот пригляда должного за варевом тут не было и каждый, оба думали, что все должно свариться как-нибудь само, не убежав, не пригорев, не превратившись в едкую отраву.

Как ни крути, а не было у них нужды хоть в чем-то, кроме кормления друг друга своим телом, — все остальное, то, что выше, что труднее, им лишь мешало — пьянеть, завинчиваться в небо раскаленной мелодической спиралью, соединяться бессознательной животной взаимной тягой в многосуставчатый четырехногий двухголовый механизм для получения короткого разряда электричества, который пропадает, в общем-то, впустую, и вместо чаемого мощного набора общей прочности росли, напротив, тягостность, тоска, потребность разойтись по разным и комнатам и жизням, так, будто начинать не стоило, поторопились и теперь уже непоправимо стало ясно, что порознь им будет хорошо, а вместе худо. А порознь — поздно, нельзя, никто уже такой свободы не дает…

Нет, он не то чтоб додумывался до того, чтоб разглядеть в произошедшем выкидыше избавление… хотя кто знает, кто сознается, что у него там немо шевелится на самой темной глубине… но приходил к тому элементарному, простому, что как возделываешь поле, такой и пожинаешь урожай: природа чует все и не прощает ничего, малейшей нерадивости, ничтожной доли неприятия, пусть человек потом, уже через минуту и одумается: через минуту — уже поздно (вот так им с Адой на мгновение показался краешек чего-то настоящего, того, что раньше смерти израсходовать нельзя, и тут же кончилось, не удержали, упустили). Ведь что-то такое открыла наука уже — невероятную вот эту восприимчивость живой растущей расщепляющейся клетки к любому внешнему воздействию… конечно, тут такая мелочность, такая филигрань, такая длинная запутанная связь между причиной и следствием, что до скончания света разбираться, как может быть такое, чтоб патология, порок являлись через три-четыре поколения; минималистская, похоже, партитура у природы: метаморфоза долго готовится неуследимым накоплением микроскопически ничтожных изменений… а может быть, органика и вовсе пребывает под властью случайных процессов? Тогда…