Проза жизни

Они решили прямо сейчас вместе подвести итоги проделанной Павлом работы, написать небольшой, но убийственный акт и завтра обговорить его с руководством управления. Чего доброго, Аксакал еще попросит Стольникова задержаться в этой командировке, пока не будут сняты вопросы по его акту… Тургенев просто перестраховался, не владеет полной информацией, опирается лишь на слова Кондратьевой и не хочет осложнять отношения с ней. Скорее всего он понимает, что к Стольникову не может быть никаких претензий.

Павел писал, Иван подсказывал отдельные формулировки. Завершив раздел об анкетировании и премировании внештатного актива, Стольников поразился тому, насколько мощно все это звучит: «Фактически на каждого активиста было израсходовано по 38 копеек в год, вместо 18 активистов систематически получают премии подставные лица, ставя в ведомостях фиктивные подписи. Беседы с указанными товарищами показали, что о большинстве выписанных на их имя премий никто не был поставлен в известность (объяснительные записки прилагаются). Сумма нанесенного ущерба составила 9800 рублей».

— Вверни-ка туда фразочку: «Сложилась порочная практика использования нецелевых средств не по назначению», — надиктовывал Иван. Они обобщили всю практику премирования, и хоть восемь незаконно выплаченных премий аппарату управления раскопал сам Ивашнев, теперь и этот факт лег в документ Стольникова.

Оба ощутили то особое вдохновение, какое известно каждому, кто составлял ответственные служебные документы, — желание как можно короче, яснее и убедительнее изложить многочисленные и вроде бы не поддающиеся описанию факты, желание оттачивать и шлифовать каждую формулировку, резать страницы, переклеивать, менять абзацы местами. Это привело к тому, что вместо отдельного акта ревизии от лица Стольникова, записки, похожей больше на отчет о командировке, под пером все четче вырисовывался общий итоговый документ комиссии. Когда первые десять страниц были готовы, Иван, не доверяя машинисткам управления, которые наверняка заложили бы дополнительный экземпляр для руководства, пригласил в кабинет Валю, она села за портативную пишущую машину и медленно, но аккуратно стала перепечатывать акт. «Ого! Ничего себе! Ну, Пал Васильич!» — время от времени одобрительно восклицала Валя. Описав вкратце эпизод с рестораном «Турист» (копии счетов, приказа директора, приказа о снятии директора и акта о проверке ресторана силами ОБХСС прилагаются), друзья перешли к истории с круизом.

На следующий день был готов черновой вариант акта. В финале истории с теплоходом оставался прочерк, который успешно заполнила Товарищ Зося — она привезла из «Интуриста» документ, неумолимо подтверждающий, что продовольственные товары, полученные с борта теплохода, были переданы материально ответственному лицу, работнику управления П. Г. Огородникову по доверенности, подписанной В. М. Михайленко. Начфо и тут не утруждал себя процедурами: продукты были получены напрямую, без «перевалочных баз». Чтобы поставить последнюю точку в этом деле, Ивашнев вызвал утром на беседу Павла Георгиевича Огородникова. Они уже не раз видели этого пожилого работника, не по летам модно одетого: на нем был элегантный импортный костюм с искрой, мягкие туфли, он был сильно надушен и так безупречно выбрит, словно забота о своем внешнем виде составляла главную цель его жизни. Иван припомнил, что, знакомя комиссию с работниками управления, начфо представил Огородникова как ветерана войны и труда.

Когда Павел Георгиевич вошел, воздух кабинета наполнился специфическим ароматом одеколона «Диор».

— Вызывали? Слушаю, — важно произнес Огородников.

— Здравствуйте, Павел Георгиевич, мы пригласили вас выяснить историю одного документа, присаживайтесь.

Ивашнев зачитал справку «Интуриста», не выпуская ее из рук, и осведомился, с каких это пор «Интурист» стал вдруг снабжать управление продуктами питания? И на какие такие мероприятия они использованы?

— А вы, молодые люди, поставили в известность товарища Михайленко о том, что вызываете меня? — спокойно начал Огородников, настолько спокойно, что ни Ивашнев, ни Стольников не заметили в его тоне никаких встревоженных нот. — Я выполнял его распоряжение, и прежде чем вызывать… Это что, следствие? Допрос? А вы имеете право на допрос? А вы видели, как расстреливали? А вы лежали без кислорода на грунте, в подлодке, на которую сбрасывают пятьдесят тонн глубинных бомб в час?! По четкому немецкому графику?!

Друзья изумленно переглянулись. Тирада Огородникова, начатая так обманчиво-спокойно, завершилась на крике. Похоже, он провоцирует скандальчик, чтобы упрекнуть потом ревизоров в неэтичном обращении с ветераном.

— Одну минуту, Павел Георгиевич. Здесь не следствие и не допрос — здесь ревизия. Для вас это новость? Министерство обязало нам проревизовать всю деятельность управления за три года, так что никаких согласий или несогласий Михайленко ни нам, ни вам не требуется, — тихо и быстро разъяснил Ивашнев.

— Я отказываюсь говорить в его отсутствие! — закричал Огородников.