Прыгнуть выше себя

Снова и снова я возвращался к истокам Бомбы — к первым открытиям расщепления атома, к общей и специальной теориям относительности, к квантовой теории. Так я наткнулся на «странное» положение, согласно которому все объекты Вселенной — частицы или звезды, — когда-либо взаимодействовавшие друг с другом, как бы хранят воспоминание об этом. Они остаются навеки связанными незримой цепью, беспрепятственно проходящей сквозь пространство и время. Гениальный Альберт Эйнштейн не решался полностью объяснить это положение, он словно испугался открывшейся ему бездны и поспешно отступил от края, приговаривая: «Этого я не видел, этого не может быть…» Ибо опыт с кварцевыми пластинками и так называемыми «синими» и «зелеными» фотонами свидетельствовал, что изменения ориентации полета одного из них тут же передавались другому. Эти частицы света «помнили» друг о друге, как «помнят» друг о друге атомы, составлявшие когда-то одну молекулу. Возможно, подобная память фотонов возникла с момента образования нашей Вселенной во вспышке первичного взрыва, и она действует быстрее света. Она как бы дана изначально всем частицам единой Вселенной, она пронизывает звезды, атомы, фотоны, связывает всех нас воедино…

Затем опыты с кварцевыми пластинками подтвердил молодой физик, составил теорему.

Эти сообщения потрясли меня. Я понял, что пробудила во мне вспышка моего взрыва, понял причину Группового фото, несмываемо записанного в памяти «национального героя» — убийцы, сбросившего атомную бомбу на вражеский город, испепелившего в нем своих братьев и сестер. Мне не уйти от памяти, есть лишь один выход…

Сегодня я проснулся, как всегда, на рассвете, в липком поту. Серая мгла вползала через полуоткрытое окно моей квартиры на девятнадцатом этаже. Из радиоприемника, который я оставил включенным, доносились слова диктора: «…правительство запретило поход. Марш мира к военной базе организован врагами нации и государства. Но они не добились своего. Как нам стало известно, среди участников марша не будет ни одного уважаемого гражданина…»

Слова диктора временами заглушал странный шум с улицы — будто звучала песня под гул моторов…

Я открыл окно побольше, выглянул и понял, что это за странный шум. На площади поют демонстранты, а с другой стороны, с магистральных улиц, подтягиваются броневики, перекрывая дороги. Я видел цепочки солдат, поспешно занимающих свои места. Ну что ж, пора и мне… Интересно, решатся ли «героя нации» объявить «неуважаемым гражданином, врагом государства»? Впрочем, этого мне уже не узнать…

Я поспешно съел сандвич. Не идти же на праздник с пустым желудком. Чуть смежил веки, проверяя: все мое достояние — мое фото — со мной.

Квартиру я не стал закрывать: какой смысл, ведь знаю, что не вернусь, что войска выполнят приказ. Но мне не страшно ни капельки. Когда разрывающий удар наконец заглушит нестерпимую боль, постоянно гложущую меня изнутри, в свой последний миг я не увижу ни падающих вокруг людей, ни огня. В памяти высветится лишь Групповое фото ближайших родственников — симпатичные, милые лица, проявленные силой, действующей быстрее скорости света…

Фантастика

За открытым окном качались ветки сирени. Узоры двигались по занавесу, и мальчику казалось, что за окном ходит его мать. «Белая сирень» — ее любимые духи.

— Папа, мама вернулась.

Мужчина оторвал взгляд от газеты. Он не прислушался к шагам, не подошел к окну — только мельком взглянул на часы.

— Тебе показалось, сынок. До конца смены еще полчаса. И двадцать минут на троллейбус…

Он удобней улегся на тахте и снова уткнулся в газету.

Прошло несколько минут. Отчетливо слышался стук часов, и это было необычным в комнате, где находился бодрствующий восьмилетний мальчик. Взрослый повернул к нему голову, увидел, что сын рассматривает картинки в книжке, и успокоился.

— Папа, в газете написано про Францию? Удивленная улыбка появилась на лице мужчины:

— Почему тебя заинтересовала Франция?

— Нипочему. О Гавроше там ничего нет?

«Вот оно что! Он прочел книгу о Гавроше», — подумал взрослый, удовлетворенный собственной проницательностью.

— В газете пишут в основном о последних новостях, о том, что делается в мире сейчас. А Гаврош жил во времена Французской революции. К тому же это лицо не настоящее, а вымышленное — из книги Виктора Гюго.

Заложив пальцем прочитанную страницу, мальчик закрыл книгу и взглянул на обложку.

— Ну и что же, что Гюго. Гаврош все равно жил.

Взрослый приподнялся, опираясь на локоть. На его щеке краснел, как шрам, отпечаток рубца подушки.

— Не совсем жил, сынок. Как бы это тебе объяснить… Были, конечно, такие мальчишки. Но Гаврош, каким он показан в книге, жил лишь в воображении писателя. Гюго его придумал.

Он умолк, считая объяснение исчерпывающим.

— Видишь, как ты сам запутался, папа, — с досадой проговорил мальчик. — «Жил, но не совсем». Просто ты слабо разбираешься в некоторых вещах.

«Он повторяет Зоины слова», — подумал мужчина и с некоторым раздражением произнес:

— Конечно, я ничего не смыслю в истории и книгах. Я никогда не был мальчишкой и совсем забыл, что яйца должны учить курицу.