Прыжок в ледяное отчаяние

Влад вышел из комнаты на звонок телефона: бабушка, наученная «отпускными» родителями, проверяла «мальчика». Наташа с ужасом и благоговением рассматривала пробитую книгу, дрожащими пальцами провела по бурому неровному краю и, коснувшись «раны» губами, убрала книгу в пакет — так, как было. Вернувшийся в комнату Влад взял сверток у Наташи, положил под иконы, и больше они не говорили на эту тему никогда. Как никогда не говорили об этом в семье Загорайло. Но каждый раз, идя в храм или вставая на молитву, все они вспоминали о чуде спасения и благодарили Бога.

…А потом молодые пошли гулять по Эмску. По слепящей воде среди звонкого воздуха. Наташа дивилась ухоженности и добротности подмосковного райцентра. Кирпичные высотки и подновленные пятиэтажки, вычищенные дороги, яркие витрины, пестрое многолюдье. Ну просто праздник жизни!

— Это, конечно, фасад, — усмехнулся Влад на хвалебные речи возлюбленной, когда они обосновались в кафе с видом на главную площадь: длинноногие фонари а-ля газовый изыск девятнадцатого века, массивные раковины спящего фонтана-каскада, разноцветные вазоны с потекшими шапками серого снега, скамейки с коваными спинками, облюбованные воюющими стайками воробьев и голубей.

— Все лучше, чем вождь с кепкой под кумачом, — вздохнула Юрасова, раскрывая пафосную папку с меню.

— Несомненно, — согласился Влад.

Когда дело дошло до чайника с разбухшим оолонгом, Влад спросил:

— Натань, ты совсем ничего не рассказываешь мне об отце. Это тяжелая тема?

— Нет-нет. Все время вылечило. — Наташа схватилась за высокий ворот толстого свитера, будто пытаясь защититься им. Охристый оттенок шерсти очень шел ее матовой коже и темным волосам, забранным в простой хвост. Влад любовался чуть усталым, с припухлыми тенями под глазами, лицом этой спокойной и естественной женщины. В ней не было подсознательного женского позерства, непредосудительного, в общем-то, желания нравиться и выгодно смотреться. Ни одной фальшивой ноты! Ни резкой значительности или снисходительной томности, ни «милой» естественности или разбитной простоты. Она в каждую секунду умудрялась БЫТЬ. И ни разу не попыталась казаться. Также просто она сказала об отце, которого боготворила в детстве, потом — возненавидела, в конце — лишь жалела.

— Он предал нас с мамой. Ушел. А через два года умер от рака. В одиночестве. В последние дни я делала ему обезболивающие уколы. И глаза закрыла. Пришла делать укол — а он… С мамой они так и не помирились. К сожалению. Она лишь винила позже врачей, что не лечили папу противоопухолевыми ядами, которые помогли когда-то бабушке. Но благоприятные месяцы были упущены.

Влад вдруг напрягся, задергал рукой челку, что делал в моменты наивысшего волнения.

— У них кто-то должен был болеть в семье раком, — забормотал вдруг себе под нос, а потом полез в карман за телефоном и, вытащив его, впечатал трубку со всего маху в свой лоб.

— Я телефон не включил! Балда! Шатова небось обзвонилась.

Наташа засмеялась.

— Ну, ты неподражаем, Владь! Ты каждую мою исповедь будешь преломлять с пользой для своей работы?

— Натань, ну что за ерунда. Как же я сразу не подумал? — Загорайло включал мобильный и всем видом будто говорил: «Все хорошо и чудесно, я с тобой и весь твой, но вот работа… Она такая, понимаешь, требовательная. И всегда безотлагательная».

Прочитав эсэмэску Люши, сыщик стал крутить головой, будто вихрастый коршун, в поисках добычи-официантки. Впрочем, Наташа посмотрела на часы и рассудила, что нет никаких причин для обид — у Влада допрос в Москве должен был начаться ровно через два часа. Времени только-только, чтобы допить чай и добежать до машины.

С Олегом Стрижовым Загорайло встречался в гулкой аудитории одного их старейших московских вузов, где преподавал историк.

— Через полчаса у меня тут пересдача. Двоечников хватает, и нервов на них уходит уйма. Так что не обессудьте, если не смогу уделить вам времени в должном количестве. И качестве.

Стрижов — в пиджаке и узком галстуке, с прилизанными волосами, будто прикрываясь излюбленной, дававшей свободу маневра и ощущение уверенности, маской учителя.

— Думаю, тридцати минут нам вполне хватит, — лучезарно улыбнулся Влад, усаживаясь на студенческую скамью и выставляя длиннющие ноги, обутые в грубые «Мартинсы», в проход. Кандидат наук сел напротив, на преподавательское место. «Спасибо, на кафедру не взобрался», — ухмыльнулся про себя оперативник, доставая из кармана куртки блокнот и роскошную золотую ручку отца, взятую «с прицелом». Видимо, ручка произвела впечатление на историка-сноба. Он напружинился, забарабанил пальцами, будто призывая следователя не тратить времени попусту. Но Влад держал паузу, вычерчивая домики в блокноте. На призывное покашливание Стрижова вдруг спросил негромко, будто бы невзначай:

— Олег Валерьянович, скажите, ваш тесть — Анатолий Сверчков, знал о самоубийстве своей дочери и вашей жены Елизаветы?

Стрижов остолбенел, и лицо его вмиг стало багровым. Сквозь стиснутые зубы он процедил:

— Это ложь.