Прыжок в ледяное отчаяние

— Подозреваете, — с удовлетворением констатировал Роман и в волнении поднялся с табурета, чтобы взять сигареты с зажигалкой, лежащие на подоконнике.

— Вы думаете… Что? Олег? Мог? — Карзанова клонилась, будто вдалбливала собственные восклицания себе в голову.

Шатова отстранилась от впечатлительной женщины, скрестив руки на груди:

— Мог или Олег, или Анатолий Сергеевич. Ну не мы же с вами?

— Х-хе! Это я вам скажу! — воскликнул хозяин дома, подавившись дымом.

— У нас нет мотива — я об этом, — невозмутимо пояснила сыщица.

— Ром, накапай мне пустырника, — придушенно обратилась Галина к супругу.

Тот не обратил на ее слова никакого внимания и выдвинул свою версию:

— А случайным совпадением не может быть?

— Убийство, отравление и прыжок Виктории? — почесала острым ноготком под носом Люша.

— Это да… Я скажу… — Мужчина пускал клубы дыма в форточку, сокрушенно качая головой.

И Шатова приняла решение, взглянув на абсолютно бесполезную свидетельницу Карзанову.

— Галя, ключи Валентин у вас не забирал?

— А? Ключи? Нет, вон они, в коридоре.

— Знаете, я хочу посмотреть кое-что в квартире Михайловой!

После сеанса ясновидения в доме остался легкий беспорядок. Сдвинутые стулья, немытые чашки в кухне, раскрытый ежедневник у телефона на столике в большой комнате. Люша покрутила книжку в руках, полистала ее. Ежедневник принадлежал Валентину: летящий крупный почерк, ни одного просвета между строчками. Круг знакомств и широта интересов режиссера впечатляли. Три разноцветные наклейки-разделители были прилеплены к особо значимым для хозяина страницам. Информация о людях, с которыми он был связан по эфиру, разместилась на странице с красной наклейкой. «Родственная» страничка венчалась зеленой. Оранжевая была предназначена автомобильным контактам: оказывается, Михайлов был активным членом клуба любителей автомобиля «Тойота». Глядя на яркие полоски, сыщица вдруг замерла, смешно раскрыв рот, а потом бросилась выкапывать мобильный из сумки.

Светлана долго не подходила. Наконец, перекрикивая младенческие вопли, раздраженно сказала:

— Да.

— Я, конечно, разбудила Егора, — повинно произнесла Шатова.

— Да ничего не разбудила! Он полчаса орет: совсем мы с животом замучились, — мадам Быстрова пребывала в крайней степени взвинченности.

— Светулик, прости, что от меня не помощь, а глупости, но мне архиважно задать тебе вопрос.

— Подожди, — буркнула Светка и через несколько мгновений крик Быстрова-младшего отдалился, а потом и вовсе стих.

— Уложила? — с изумлением спросила Люша появившуюся в телефоне подругу.

— Да какой там. В кровать отнесла, а сама на кухне уселась. Ну, давай, живо!

— А он пусть орет?

— Короче, Шатова, без лирики и по делу.

Характер Светланы явно закалялся под воздействием жизненных обстоятельств.

— Света, вспомни, когда мы учились в институте, существовали или нет цветные разделители страниц? Ну, полоски клеящиеся, яркие? У Котьки все тетради в них.

— Не-ет, — уверенно сказала Атразекова. — Двадцать лет назад и в тетрадях-то особого разнообразия не наблюдалось. А что?

Люша не дала ей договорить.

— Если по делу, то это все. Я, может, попозже позвоню. Или даже приеду. Ты как, после курсов английского помнишь что-нибудь?

— Ну, что-нибудь помню. Перед родами с Рексом Стаутом мучилась. И его американским английским.

— Ты читала в подлиннике американский роман?

— Пыталась, — вздохнула Быстрова. — Ну все, звони позже, а то малой у меня лопнет от натуги.

И мамаша поспешила к беспокойному отпрыску.

А Люша, схватив стул, подтащила его к шкафу-купе в прихожей и распахнула левую сторону. Тетрадь Виктории с прилепленными к корешку наклейками находилась именно тут. И это тогда, при обыске, породило в Люше ощущение «недосмотренности», нестыковки. Учебная тетрадь сорокапятилетней Михайловой, закончившей иняз в 1989 году, когда очереди за самым необходимым измерялись километрами, НЕ МОГЛА содержать канцпринадлежность двадцать первого века!

Тетрадь нашлась в самом низу. Все правильно: Люша перебирала каждую бумажку, потому верхние оказались внизу, и сыщица засунула тетради в шкаф новой стопкой. Раскрыв обложку, Люша задохнулась от предчувствия скорого раскрытия тайны. Не только пестрые полоски, зачем-то прихватывающие переплет тетради, говорили о ее современности: увесистая книжица представляла собой ежедневник за 2010 год. И предназначался он не для деловых записей, а для личного дневника, который женщина вела на английском языке! Первые фразы Люша перевести смогла.

I can’t tell it to anybody, and it kills me.

Я не могу никому этого рассказать, и это убивает меня.