Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— Много чего, но в конце концов моей специальностью стала музыка. Я играю на фортепьяно, органе, флейте, кларнете, трубе. Изучал композицию, историю западной музыки от Баха до Генделя, живших в восемнадцатом веке, до Чайковского и Игоря Стравинского, скончавшегося совсем недавно, в семьдесят первом году. Еще я освоил дирижирование. Я испытывал огромное волнение, слушая сонату до минор Баха, его "Страсти по Матфею", "Мессию" Генделя и "Илию" Мендельсона. Но когда отец прознал, что я торчу в тамошних университетах ради музыкального диплома, что я посмел его ослушаться и не изучаю управления производством, он прислал мне телеграмму длиной в железную дорогу. В ней говорилось, что он отказывается выкидывать тысячи шиллингов на ветер, что с музыкальным дипломом я могу только промышлять с гитарой за плечом в квартале Бондени в Накуру, где развлекаются местные уголовники. Он предложил мне выбирать между музыкой, которая до конца дней обречет меня на жалкое прозябание бродячего менестреля, и предпринимательством, а заодно и правом вернуться в отчий дом законным наследником. Как мне было объяснить ему все, что я увидел в Америке? Жестокость богачей по отношению к выходцам из Африки, привезенным триста лет назад в качестве рабов, ничем не отличалась от его обращения с батраками на плантациях! Долгое пребывание в Соединенных Штатах убедило меня в одном: отец и его союзники по классу ведут Кению в мрачную бездну. Я не ответил на телеграмму, но сделал решительный выбор в пользу музыки: не хотел, чтобы деньги всю жизнь верховодили мною.

В те времена отец еще не был набожным. Лишь вернувшись из Америки, я, к своему удивлению, узнал, что он один из столпов местной церкви, а за нашей семьей закреплена скамья в первом ряду, вблизи алтаря. Несмотря на внезапную религиозность, он не простил мне моей неблагодарности и непослушания. "Кроме денег, на земле нет ничего такого, за что имеет смысл сражаться, — заявил он мне. — Ты зарываешь свой талант в землю, подобно вероломному и неблагодарному рабу". И, взяв Библию, прочел мне ту же притчу, что рассказывал Мвирери ва Мукираи в матату. Выслушав его, я сказал: "Отец, я не могу есть кусок, отнятый у голодных. Не могу пить воду, украденную у жаждущих".

"Ты что же, — закричал он, — умнее Билли Грэма, который приезжал сюда недавно и как раз посвятил проповедь гибнущим втуне талантам? Да ты недостоин чистить его башмаки!"

Потом он узнал, что меня пригласили в университет изучать нашу культуру, традиции, обычаи, народную музыку. Это переполнило чашу его терпения и привело к нашему окончательному разрыву. "Как ты можешь, — орал он, — позорить меня перед прихожанами? Даже младенцу видна теперь моя постыдная нагота! Вспомни Хама, который при виде наготы Ноя не пришел ему на помощь. Бог покарал его за это: Хам был обречен порождать детей мрака. Если бы господь впоследствии не сжалился над ним и не отослал детей Сима в Африку, где бы мы, дети Хама, были теперь? Прочь! Можешь идти по стопам Хама, блуждать по миру. Пока не перестанешь метать бисер перед свиньями и хлебать с ними помои из одного ведра, домой не возвращайся!"

С тех пор я не был дома. Коплю деньги, чтобы в один прекрасный день расплатиться с отцом, вернуть ему все, что он затратил на мое образование, и освободиться от каких-либо обязательств перед ним.

— Очень благородно, — вздохнула Вариинга, — а как зовут твоего отца? Может быть, я знаю его. Я ведь выросла в Накуру.

— В таком случае я не стану его называть, — быстро ответил Гатуирия. — Боюсь, что, узнав, кто мой отец, ты и меня возненавидишь. Вслух, может, ничего и не скажешь, по я не смогу смотреть тебе в глаза. Я не ношу его фамилию, хочу сам себе пробить дорогу и забыть о нам навсегда.

Вариинга не успела ответить, потому что в этот момент им принесли на деревянном блюде нарезанное на тонкие ломтики мясо. На отдельной тарелке высился салат из лука, терпкого перца и зеленой гвоздики.

Оба принялись за еду.

"Я встретил эту женщину только вчера, — размышлял Гатуирия, — а уже сегодня рассказываю ей самые сокровенные тайны. Неужто на меня так подействовало пребывание в пещере?"

Вариинга думала примерно о том же. Все, что произошло с ней за последние двадцать четыре часа, просто не укладывалось в сознании. Вспомнила, как ее бросил Джон Кимвана; как прогнал со службы босс Кихара; как лишилась она крова над головой; как ей сунули в руки записку с угрозами "Ангелов ада"… Вспомнив о записке, она полезла за ней в сумку, чтобы показать Гатуирии — вот, дескать, каких головорезов нанимают богачи себе в услужение. Но сколько ни искала, записки так и не нашла и снова вернулась мыслями к рассказу Гатуирии, к борьбе между отцом и сыном. А почему он, собственно, боится, что я его возненавижу? Какая ему разница? Может статься, мы никогда больше не увидимся. Или он воображает, что встретил такую, что "всегда готова"?

Внезапно Гатуирия вернул ее к действительности. У него был такой голос, будто бы он тонет и зовет на помощь.