Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Подошел Джон Томпсон, африканцы расступились, пропуская его вперед. Мисс Линд перестала отчитывать Каранджу и улыбнулась Томпсону. Каранджа с надеждой поднял голову. Африканцы притихли, уставились на белого начальника… Внезапная тишина и обращенные к нему взоры действовали Томпсону на нервы. В памяти всплыл лагерь Рира и день, когда заключенные объявили голодовку. Сейчас он почувствовал ту же враждебность в воздухе. Главное — не терять достоинства. Ни на кого не глядя, он произнес первые пришедшие в голову слова на суахили:

— Я разберусь, — и тут же понял, что совершил ошибку. Фраза прозвучала как извинение, как уступка… Все заговорили разом, кричали и указывали на пса. Каранджа глядел благодарными глазами. Томпсон положил руку на плечо мисс Линд и увел ее.

Они шли по узкой галерее, соединявшей библиотеку с административным корпусом. Мисс Линд трещала без умолку. Томпсон точно не слышал; тени минувшего, события в лагере Рира, всплыв со дна памяти, прочно завладели им. «Свобода, Свобода, она вскружила им голову, даже лучшие из них отбились от рук».

Следовало бы рассказать ей, как было дело. Ведь собака могла искусать Каранджу. Секретарь местного отделения профсоюза африканских служащих не раз приносил жалобы на дога. Административный секретарь в ответе за все, в том числе и за отношения между сотрудниками и рабочими…

Очутившись на обнесенной проволочной изгородью делянке, усаженной молодыми деревьями, они сели на траву. Томпсон все тянул с началом разговора — ведь тогда придется объяснить свое бездействие, а его точно паралич разбил в предвкушении кровавого зрелища.

— Вообще-то черномазый не виноват, — начал он наконец. — Я видел, пес действительно сам на него бросился.

Как и большинство живших в Кении европейцев, Томпсон любил домашних животных. Особенно собак… В прошлом году они с Марджери ехали в Найроби в театр. По дороге из Гитхимы в столицу почти нет селений. Быстро темнело. Внезапно в свете фар на шоссе метнулась собака. Томпсон вполне мог затормозить или погудеть — времени было предостаточно. Но только крепче сжал руль. Боже упаси, он не хотел убивать пса, он внушил себе, что это неизбежно. Тоже оцепенение нашло на него, тот же столбняк. Раздался визг — и тут он очнулся, резко нажал на тормоз и, прихватив фонарик, вышел из машины. Вернулся назад, обшарил обочины, но собаки не нашел. Не было видно и крови. А ведь он четко ощутил глухой удар, услышал визг. Когда он вернулся, Марджери тихо всхлипывала, уткнувшись лицом в сиденье. Томпсон никак не мог совладать с охватившей его дрожью — ничего подобного с ним раньше не было.

— Надо посмотреть под машиной, — все еще плача, сказала Марджери.

Он снова вылез из автомобиля и заглянул под колеса — ничего. Они поехали дальше, и он все не мог прийти в себя, точно человека убил.

Когда дог накинулся на Каранджу, в голове Томпсона молнией пронеслось воспоминание об этом случае.

И теперь, рассказывая мисс Линд о происшедшем, он путался, не мог отграничить то, что было на самом деле, от пережитой им бури чувств.

Тут он с неудовольствием и чувством неловкости отметил, что мисс Линд почему-то плачет, и отвернулся. Дог, рыскавший вокруг них, остановился и поднял ногу у молодого камфарного деревца.

— Простите, — всхлипывая, выдавила мисс Линд, вытирая белым платочком слезы. Она была седая и старая, сухая кожа на лице шелушилась. Каждый день она одиноко блуждала по территории станции среди парников, лабораторий и теплиц, похожая на привидение.

— Не стоит расстраиваться из-за пустяков, — сказал он, не поворачиваясь, невольно глазами следя за псом.

— Я стараюсь сдерживаться, но я… я… ненавижу их. И ничего не могу с собой поделать. При одном их виде я тут же вспоминаю… вспоминаю…

Томпсон заерзал на траве, чувствуя страшную неловкость. Если бы можно было уйти! Но мисс Линд прониклась к нему внезапным доверием: в такие минуты люди делятся с посторонним всеми своими бедами и страхами. И она рассказала ему про то, что искалечило, осквернило ее жизнь.

Это случилось в дни чрезвычайного положения. Она жила тогда в Мугуге, в старом бунгало, утонувшем в густом кустарнике по самую крышу. Она любила этот дом, приют спокойствия и уединения. Несколько раз районный комиссар предлагал ей ради ее же безопасности переехать в Гитхиму или в Найроби, но она и слышать об этом не хотела: россказни о женщинах, убитых на пустынных фермах, не пугали ее. Совесть ее была чиста. Она приехала в Кению работать, а не заниматься политиканством. Она полюбила эту страну, ее чудесные ландшафты и климат и решила навсегда остаться здесь. И она никому не причиняла вреда. Ну верно, она частенько бранила своего боя, но зато она же делала ему подарки, покупала одежду, выстроила для него кирпичный домик позади бунгало и никогда не перегружала работой. Бой, хлипкий кикуйю родом из Рунгея, в армии, кажется, был поваром, но после войны долгое время слонялся без работы, пока не попал к ней. У нее был пес, который очень привязался к бою. Мисс Линд прямо-таки трогала их дружба.