Пшеничное зерно. Распятый дьявол

— К черту! Что я, твой муж, что ли? — раскричался он и ушел. Было уже очень поздно, она чувствовала себя одинокой и несчастной. «Видеть его больше не хочу!» — внушала она себе. А утром отослала ему записку, умоляя прийти.

На нее часто находили приступы безжалостного самоанализа. Она пыталась взглянуть на свои отношения с мужем беспристрастно, со стороны. Без сомнения, Джон значил для нее очень много и она принадлежит ему до конца. Но разве весь смысл замужества лишь в этом? Утопая в трясине ненависти к себе, раздираемая чувством вины, она проникалась нежностью к мужу. Ее охватывало желание сознаться ему, исповедоваться, облегчить душу раскаянием. В такие минуты она презирала Дайка. Но чем сильнее разгоралась ее ненависть, тем яснее она сознавала его власть над собой. Она нуждалась в нем, ее влекла эта бездна диких и необузданных, неведомых дотоле страстей. Ревнивый страх не давал ей покоя — вдруг он изменяет ей?

А потом его сшиб поезд. К удивлению своему, она не испытала даже грусти. Напротив, ее первым чувством было блаженство вновь обретенного покоя. И только спустя некоторое время ее обуяла неясная тревога — так бывает с человеком, который чувствует, что обронил, потерял какую-то вещь, но не знает, что именно. Она вновь занялась цветами, а то совсем было забросила это увлечение.

Обрывки мыслей и воспоминаний роились в голове у Марджери, пока она мыла посуду. Печаль и горечь уступили место усталой, привычной досаде на мужа. Свобода вторглась в их судьбу, приходится начинать жизнь заново, а он молчит, как сыч, и ведет себя так, словно ничего не случилось. Супруги должны делиться друг с другом своими мыслями, заботами… Нет, сегодня она заставит его заговорить! Вытерев посуду, Марджери направилась в гостиную. Джон просматривал записные книжки, делал какие-то пометки на листе бумаги. Пальцы у него подрагивали. Наклонившись, она обвила его шею, прикоснулась губами к мочке уха. Она изумлялась собственной отваге, ничего подобного не случалось вот уже несколько лет. Но тут ее решимость внести наконец ясность в их отношения исчезла так же внезапно, как и появилась.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Не засиживайся, — сказала она, отправляясь в спальню.

Впервые Томпсон попал в Восточную Африку в составе полка королевских стрелков во время войны. В 1942 году он участвовал в мадагаскарской кампании. Потом, вплоть до сорок пятого, служил в Кении. Вернувшись в Англию, он возобновил прерванные войной занятия в Оксфорде. И тогда-то, роясь в старинных книгах, он ощутил, как в нем пробуждается интерес к истории становления Британской империи. Поначалу этот интерес был сугубо познавательный, без тени какого бы то ни было личного отношения. Но как-то, раскрыв Киплинга, Томпсон вдруг понял, что создан для великих свершений. Это было, как вспышка молнии, как чудесное озарение. Да, судьба его предначертана свыше. Он с жадностью перечитывал биографию лорда Лугарда[4], снова и снова листал его труды. И наконец случайная встреча с двумя студентами-африканцами превратила его смутные искания в конкретную программу действий. Они беседовали о литературе, об истории, о войне, и африканцы из британской колонии расточали похвалы исторической миссии Англии. Эти сыновья вождей с тогдашнего Золотого Берега проявили тонкое понимание искусства, разбирались в истории и литературе не хуже, чем он сам. Томпсон пришел в восхищение. Его ум лихорадочно заработал. Вот два африканца, которые ни одеждой, ни речью не отличаются от англичан. В их суждениях нет и намека на пресловутую иррациональность ума и предрассудки, приписываемые африканским и восточным народам. Все это вытеснили три основных принципа западного мышления: здравый смысл, логика, чувство меры. Поразительно, африканцы гордились английской историей и британскими традициями, как своими собственными! Томпсона охватило волнение, точно он стоял на пороге великого открытия. Что же значат эти традиции? Он бился над этим вопросом дни, недели, месяцы… Как-то ночью, не в силах заснуть, в чрезвычайном возбуждении, он наконец облек свои неясные намерения в форму четкой идеи.

«Сердце переполнилось счастьем, — писал он позднее. — В какой-то миг меня осенило, что создание Британской империи суть воплощение великой нравственной идеи. В конечном итоге возникнет единая британская нация, которая сплотит людей разного цвета кожи и разного вероисповедания на основе справедливейшего представления об изначальном равенстве всех. Яркий свет растопил окружавший меня мрак…»

Превратить народы Британской империи в одну нацию! Вот в чем ответ сразу на множество вопросов. Не ради ли этой цели гибли тысячи африканцев на войне с Гитлером?