Пшеничное зерно. Распятый дьявол

После полудня выглянуло солнце и растворило висевшую в воздухе дымку. От земли шел сероватый пар, как от свежего навоза, он курился тоненькими струйками, устремляясь вверх, к чистому небу. Главная церемония в память погибших и в благословение начала новой жизни была назначена на вторую половину дня. Здесь уж равнодушных не было. Вся деревня, кроме дряхлых старух да горстки больных и калек, повалила на митинг. Это был день Кихики, день Муго, это был наш день.

Отовсюду: из Ндейи, Лари, Лимуру, Нгеки, Кабета, Керарапона — на грузовиках, на автобусах, пешком стекались люди на базарную площадь Рунгея. Школьники в форменных костюмах из цветного полотна — зеленых, красных, желтых — всех цветов радуги; деревенские оборвыши с болячками вокруг глаз и ртов, мухи вились над ними роем; женщины в нарядных накидках с ожерельями на шее; женщины в платьях из цветастого ситца, обнажавших левое плечо; женщины в европейских костюмах; группа женщин, распевающих рождественские гимны вперемежку с народными песнями и песнями Свободы. Группа мужчин, беседующих о новой жизни, которую несет Свобода. Много безработных в потрепанной одежде, не знающих, что такое вода и мыло. Будет ли теперешнее правительство терпимее к тем, кому нечем платить налоги? Найдется ли для всех работа? Станет ли больше земли у крестьян? Благоденствующие лавочники, торговцы и землевладельцы обсуждали перспективы, открывавшиеся перед ними теперь, когда политическая власть перешла в наши руки; а как поступят с индийцами?

Мы сели на землю.

Толпа представляла собой живописное зрелище, что-то прекрасное и трогательное было в этой огромной массе народа, запрудившей площадь и разместившейся в узаконенном обычаем беспорядке.

Гитхуа, которого в шутку величали "наш одноногий защитник", прослезился от радости.

На том месте, где умер Кихика, посадили деревце. Рядом к огромному камню были привязаны два жертвенных барана — черных, без единого пятнышка, предназначенных для заклания. Варуи и еще два таких же высохших старца из деревни Кихинго принесут их в жертву богам после того, как ораторы воздадут должное героям, погибшим в борьбе. Стулья для всех ораторов и районных руководителей были расставлены на высоком помосте вокруг микрофона. Мбугуа и Ванджику, родителей Кихики, усадили на почетном месте, рядом с помостом; Мумби с ними не было — узнав, что случилось с Гиконьо, она пошла к нему в госпиталь.

Мы ждали, затаив дыхание, еще надеялись, что Муго все-таки выступит. Всем хотелось поглядеть на героя, послушать, что он скажет. Многие только из-за него и пришли. Из уст в уста передавались рассказы о нем, превратившиеся в течение этой ночи в волнующие легенды. И хотя одна легенда противоречила другой, никто, не говоря уже о табайцах, и не думал усомниться в их правдивости. Одни говорили, что Муго был приговорен к расстрелу, но никакая пуля его не брала. С помощью своей тайной силы Муго помог множеству людей бежать из лагеря и примкнуть к "лесным братьям". А кто, кроме Муго, мог вынести письма из лагерей за колючую проволоку и переслать их членам английского парламента? Другие намекали, что он участвовал в налете на Махи и сражался бок о бок с Кихикой. Вот какие истории ходили в толпе, собравшейся на митинг.

Мы пели песни, прославлявшие Кихику и Муго. Тихая благость осеняла наши сердца. Многие приехали издалека, чтобы поглядеть на чудо, на то, как он говорит с богом. Мы, табайцы, тоже ждали, что увидим нечто необыкновенное. Нельзя сказать, что это было радостное ощущение, — мы словно вслушивались в неотвратимую поступь рока.

Место Гиконьо занял партийный секретарь Ньяму, приземистый, широкоплечий человек. Его схватили еще парнишкой во время чрезвычайного положения с карманами, полными патронов. Говорят, его выручили богатые дядья, оставшиеся верными англичанам; они подкупили полицию; это, да и возраст — ему было всего семнадцать — спасло Ньяму от смертной казни, которой подлежал каждый, уличенный в хранении оружия и боеприпасов. Казнь заменили семью годами лагерей. Ньяму предложил преподобному Кингори начать митинг с молитвы. До 1952 года Кингори был известным деятелем церкви кикуйю — одной из многих независимых сект, порвавших с миссионерской иерархией. Когда независимые церкви были запрещены, Кингори долгое время оставался не у дел, а потом во время предпринятого англичанами размежевания земель в Центральной провинции устроился на службу в министерство сельского хозяйства, да так и застрял там. Кингори не читал молитвы, а напевал их беспокойным речитативом. Он возвышал голос, поднимал глаза к небу и опускал долу. Бил себя кулаком в грудь, рвал на себе волосы и одежду. Исступление сменялось кротким смирением, уничижение — бичующим гневом, страшное пророчество — благим обещанием. Он поднялся на помост с Библией в руках.

КИНГОРИ. Помолимся, братья. Господи, обнажаем перед тобой души наши.

ТОЛПА. И уста наши вознесут тебе хвалу.