Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Но вдруг движение и крики в толпе прекратились. Люди замерли. Все глаза были обращены в одну сторону. Там стоял человек. Он был высокий, широкоплечий. Те, кто сидел поближе, видели его взволнованное лицо, заношенный пиджак, сандалии из старой автомобильной покрышки. "Это Муго", — шепнул кто-то. Никто не заметил, когда он появился на площади. Шепот пронесся над толпой и превратился в радостный крик. Люди захлопали в ладоши. Наконец-то молчальник заговорит! Все уже забыли про недавнее смятение. Женщины пятикратным возгласом "Нгеми!" приветствовали прославленного воина. Генерал Р был раздосадован! Муго сорвал все дело, как бы Каранджа не сбежал теперь, но Генерал и виду не подал, отошел от микрофона и уступил место Муго. Толпа затаила дыхание.

— Вы ищете Иуду, — начал Муго, — ищете человека, пославшего Кихику на это вот дерево? Этот человек стоит перед вами. Кихика пришел ко мне ночью. Он вверил мне свою жизнь, а я продал ее белому. И все эти годы меня терзала совесть.

Говорил он ровным, ясным голосом, размеренно и громко. Но на последних словах голос его дрогнул и упал до шепота.

— Теперь вы знаете…

Никто не издал ни звука. Он спустился с помоста, и люди безмолвно расступались, давая ему дорогу. Все сидели с опущенными головами, избегая его взгляда. Ванджику плакала. "Это слезы о нем, а не о моем сыне, — говорила она позднее Мумби. — Его лицо заставило меня разрыдаться". Внезапно раздался дикий хохот. Гитхуа поднялся из своего угла и заковылял вдогонку за Муго. Он кричал, потрясая костылем: "Лжец! Гиена, прикинувшаяся ягненком!" Он проклинал предателя, жаждал схватиться с ним насмерть: "Взгляните на него! Взгляните! И он еще помышлял руководить нами! Х-ха-ха!" Крики Гитхуа разорвали мертвую тишину, нависшую над рыночной площадью. Муго и Гитхуа скрылись из виду, а люди еще с минуту сидели понурив головы. Потом они поднялись, заговорили, разбредаясь в разные стороны. После признания Муго никто уже не думал о празднике.

Солнце скрылось, на небе собирались тучи. Только Ньяму, Варуи, Генерал Р и несколько старейшин остались на площади, чтобы сотворить жертвоприношение, прежде чем разразится буря.

КАРАНДЖА

Дождь не заставил себя ждать. Он зарядил надолго, моросил и моросил, мелкий, упрямый, нудный. Казалось, вся страна утонула в серой водяной пыли и не будет этому конца. В такие дни солнце не говорит людям ни "доброе утро", ни "спокойной ночи". Если у тебя нет часов, невозможно понять, день сейчас или уже вечер.

Каранджа метался по материнской хижине, запихивая в мешок вещи.

— Неужто даже чаю не выпьешь? — в который раз спрашивала мать. Ваириму сидела на скамье возле очага — совсем дряхлая, высохшая старуха, с пустыми, точно стеклянными, глазами и провалившимся ртом, правая нога, согнутая в колене, покоилась на камне, взор следовал за каждым движением сына.

— Нет, — не сразу отозвался Каранджа, ему не хотелось говорить.

— На улице дождь. Обогрелся бы чаем перед дорогой, раз не хочешь остаться.

— Я же тебе сказал: мне не хочется чаю! — В его голосе слышалось раздражение. Оно было вызвано не столько словами Ваириму, сколько упрямым мешком, с которым Каранджа никак не мог справиться, едким дымом в хижине, моросящим дождем и вообще всем на свете.

— Ну-ну, я ведь только спросила, — произнесла Ваириму примирительно.

Каранджа и раньше не баловал мать вниманием. Она была третьей из четырех жен его отца. Он приобретал их, уплачивая положенное количество коров и коз, но потом предоставлял им самим заботиться о себе. Хижины для них он поставил на расстоянии доброй мили от своей и каждой уделял поровну от щедрот своих, каждую навещал в положенное время, награждал ребенком, а затем удалялся восвояси. Дети Ваириму обычно умирали, едва появившись на свет, только Каранджа выжил, став единственным живым доказательством регулярных визитов, которыми ее удостаивал супруг. Ванриму в сыне души не чаяла, надеялась, что он будет ей опорой на старости лет. Но у Каранджи очень рано появились наклонности, не свидетельствующие о чрезмерном трудолюбии. Он пел, играл на гитаре, его видели с женщинами.

— Пора тебе за ум браться! Каждый должен трудиться, — ворчала Ванриму и грозилась, что сломает или сожжет гитару. Раздоры случались у них часто, но потом они мирились, и мать уже с нежностью пеняла ему и рассказывала в назидание старую притчу о лентяе. Теперь, став взрослым и порой, в тяжелые минуты, тоскуя о матери, он прежде всего вспоминал ее любимую притчу.