Я понимала, что это всё только у меня в голове, а у него там реальные дела, реальные проблемы, которые можно пощупать руками, реальные люди, которых нельзя подвести, реальный Красноярск, в который надо лететь на настоящем большом белом самолёте. В то время как у меня – невидимые страхи, несуществующие люди, выдуманные проблемы. Но они очень по-настоящему душат, сидят на грудной клетке и не дают лёгким раскрыться на всю мощь. Они останавливают кровь и не дают ей доставлять в мозг живительный кислород. Крутятся бесконечные нематериальные мысли, которые даже в слова-то сложно оформить, но каждая из них представляет реальную угрозу. Меня не может обидеть сторонний человек, я не жду опасности на тёмных улицах, не боюсь нападения случайного насильника. Но я страшусь себя, своих навязчивых идей, своих параноидальных мыслей, своих желаний вырезать всё безумие из себя канцелярским ножом. Потому что, если я стою в этом мире на своих ногах, то, может, всё дело именно в них, и надо посмотреть, что в них внутри, вскрыть себя, вытащить нервы и перерезать всё, потому что больно, а так есть шанс, что всё прекратится…
Иногда казалось, что я начинала привыкать быть относительно нормальной, но потом я представляла, что останусь одна, и снова погружалась в пучину одинокого безумия. Я опять оставалась одна напротив себя самой. Савва уезжал, я оставалась одна, и казалось, что все чудовища, которые живут отнюдь не под кроватью и не в шкафу, а во мне самой, вырвались наружу и понемногу начинают отвоёвывать территорию внутри меня.
До Саввы за моей спиной уже накопилось 10 лет ада. Я резала себя, колола, жгла, дрелью сверлила себе кости, всячески увечила себя практически каждую неделю, ввязывалась во всевозможные драки, спала с таким количеством мужчин, что лучше Савве и не знать. И всё это для того, чтобы хоть на шаг приблизиться к смерти, приблизиться к краю, заглянуть туда и поверить, что можно убежать от этого ада на Земле.
За год до наших отношений со мной произошёл случай, когда мне удалось максимально навредить себе. Я боялась, что это повторится. В то лето нож вошёл по рукоятку в мою ногу. Хирург в больнице спросил: «Наверное, жесть была от боли, такой-то нерв перерубить?» Я в деталях помню, как всё происходило. Я сходила в душ, вышла голая на кухню, наточила нож, села на пол, прицелилась и вонзила в себя лезвие. Я тогда успокоилась, мне было больно, ужасно больно, но я впервые за 5 часов перестала плакать, потому что моральную боль, наконец-то, удалось перекрыть. На момент, когда я потеряла уже почти литр крови, я встала на обе ноги и пошла в ванну. Знаете, что случается, когда наступаешь на ногу, из мышцы которой совсем недавно торчал нож? Из раны начинает хлестать фонтаном. Кровь нетолстой струёй добивала до стены, разлетаясь по ней сотнями капель, оставляя следы, не все из которых потом удалось отмыть. Уверенно наступая на ногу, дойдя до ванны и потеряв уже, наверное, половину своей крови, я вдруг начала опять всё чувствовать. Моральная боль вернулась. И никакой пронзающий, ужасающий холод в конечностях, никакое непонимающее сердце и сводящий желудок уже не могли справиться со всем наплывом чувств, ассоциаций, образов, галлюцинаций, воспоминаний, которые вереницей тянулись с 4 лет.
Первые полгода с Саввой я держала своих суицидальных демонов под замком, но потом они стали выбираться наружу и всё разрушили. Осенью 2016 года я поняла, что достигла пика своего безумия. Я была уверена, что убью себя, и последним шансом на выживание была психиатрическая клиника.
Я отлично помню свою первую настоящую драку. Когда хотелось сделать больно, когда сам не чувствуешь боли, пока твои кулаки летят в чужую скулу.
Мне было 7 лет. Противнику – столько же. Я помню её имя и фамилию, какого цвета на ней было платье и какая причёска. Помню нелепую причину драки. Помню лужайку, где мы катались с ней, не щадя волос и ногтей. Через полгода она переехала, и я больше её не видела.
А в психушке она мне постоянно снится. Единым пучком детской неокрепшей ненависти мы с этой девочкой сцепились, казалось, не на жизнь, а на смерть. Во сне мои родители стояли рядом с нами и были лишь сторонними наблюдателями, они не пытались нас разнять.
За время, что я лежала в больнице, мне лишь дважды приснился не кошмар. В остальных случаях меня встречал один и тот же сюжет, менялась лишь локация. Снилось, что папа душит меня, кидает к стене, я ударяюсь головой, пытаюсь встать, но получаю ещё один удар. В дверях стоит мама и ничего не делает. Я пытаюсь крикнуть ей, попросить о помощи. Но из груди будто вышел весь воздух, мне его не хватает, я как выброшенная рыба открываю рот в попытках найти спасение.
Очень много времени я провела, глядя в потолок, изучая трещины и глубины своей памяти и пытаясь понять, с какого же момента в моей жизни всё пошло не так.