Психофильм русской революции

6 мая 1918 года я сидел у себя в имении и занимался в лаборатории, когда ко мне пришел молодой Чубинский, сын Михаила Павловича, и предложил мне пойти к нашему общему соседу - поляку, хутор которого был в версте от меня. Был чудный день, и мы пошли чрез благоухающие поля в усадьбу с классическим вишневым садом. Наш хозяин был одинок, а собрались мы, чтобы выпить по случаю дня рождения Императора Николая II, томившегося в Екатеринбурге. Превозносили Императора и строили планы о спасении Его и России. Поляк - хозяин, сын министра самостийной Украины, и я - черносотенник, не приявший революции, - были настроены в унисон. Появились за столом закуски, малорусские блюда и классическая «горилка» в образе «николаевской» водки. Молодой Чубинский был тогда во всей красе своих благородных патриотических порывов. Был предан России и ее славному Императору... Когда была выпита николаевская водка, на сцену появился суррогат революции - самогон. Это был символ смены великой Царской России украинским самогоном в виде самостийной Украины.

Несколько позже, в памятный день получения роковой вести о цареубийстве, мы сидели у меня на террасе, и все фибры души большинства присутствовавших трепетали от возмущения и омерзения. Но сидевший между нами один из гетманских министров на замечание, что завтра надо ехать в Киев на панихиду, запротестовал:

- Служить нельзя.

А когда я заявил, что все равно поеду, последовала реплика, что панихида запрещена и тех, кто попробует ее отслужить, надо расстрелять...

На следующий день я поехал в Киев и направился к Софийскому собору. По дороге я обогнал честнейшего патриота профессора Линдемана, а ко мне присоединился незнакомый простой человек, который громко возмущался и говорил: «Этой сволочи дело так не пройдет»...

Официально панихида была отменена, но ее все-таки отслужили. А Мазепа XX века, ясновельможный пан Скоропадский, бывший кавалергард Царя, блистал своим отсутствием. Спасибо еще, что не расстрелял присутствовавших.

К этому же времени относится трагикомедия «синих жупанов».

Выйдя однажды летом 1918 года на улицу, я был поражен совершенно неожиданным зрелищем: по Мариинско-Благовещенской улице вступали какие-то странные войска. В строю, с офицерами на местах, они шли стройными колоннами во всю ширину улицы последовательными батальонами, со знаменами и музыкой.

Публика, толпившаяся на тротуарах, с недоумением глядела на необычное зрелище и полушепотом изумлялась: это оказались украинские войска из бывших русских военнопленных, сформированные в Австрии, отрекшиеся от России, там украинизированные. Теперь они направлялись для поддержки самостийной Украины. Их называли «синими жупанами», так как они были одеты в синие поддевки, без по -гон, но с австрийскими значками на воротниках. Глубокое отвращение охватило меня, как и большинство публики, молчаливо созерцавшей этот позор измены и отречения.

Я вглядывался в лица офицеров - бывших наших, русских, - и мне ясно виделся в выражениях их лиц стыд.

Теперь они шли против России, отрезая от нее целый народ и громадную территорию. Что должны они делать и против кого воевать?

Австрийцы повторили то, что делали и русские еще раньше, формируя чехословацкие войска из изменников австро-венгерской армии, предательски сдавшихся в плен русским. Ведь эти войска также направлялись на фронт против Австро-Венгрии! Теперь психические яды, посеянные нами, обращались против нас.

Синие жупаны оказались недолговечными: войска оказались ненадежными, подтвердив верность психологического закона: кто изменил раз - легко изменит и другой раз. Разместившись в казармах, жупаны сейчас же стали рассеиваться по домам, сбрасывая свое маскарадное одеяние.

В ближайшие дни немцы их разоружили и распустили по домам, ибо, пробудившись от своей измены, эти элементы могли легко обратиться против них. Скоро от этого безобразия не осталось и следа. Произошло самоизлечение, показав, что подлость еще не слишком глубоко проникла в психику новоиспеченных украинцев австрийского производства.

Однажды я обнаружил вблизи Броваров десятки брошенных в поле тяжелых орудий, оставленных без всякого присмотра после отхода чехов и большевиков. Я сообщил об этом в Военное министерство, но оказалось, что у власти не было возможности о них позаботиться. Так гибли в это время огромные запасы имущества Царской России.

К осени наступило разложение у германцев, в точности повторяя картину керенщины: солдаты пьянствовали, братались с русскими, распродавали военное снаряжение и оружие, лошадей и пулеметы и едва уходили от грабивших их крестьянских банд. Но эта партизанщина не носила характера борьбы с иноземцами, а вдохновлялась только инстинктом грабежа.