Психофильм русской революции

Каждая революционная власть имеет свою методику убийств и грабежа. Временное правительство арестовывало неугодных ему лиц и предавало их на расправу толпе. Керенский своими исступленными речами на фронте науськивал солдат на убийство офицеров. Петлюра убивал русских офицеров из-за угла и на улицах, и все пристреливали в спину арестованных под предлогом попыток к побегу. Большевики действовали «начистоту»: dura lex sed lex⁷. Все-таки была чека и комедия суда. На каждого казненного существовал протокол за подписью семи членов «коллегии», в котором значилось, что казненный приговорен «к высшей мере наказания». Совершенно невозможно выяснить, кто выработал ритуал убийства в подвалах пулею в затылок, но то, что это выполнялось всюду совершенно одинаково, показывает на подражание и психическую заразу. Придумать подобную нелепую процедуру и провести ее в жизнь приказом едва ли было возможно, Поражает бессмысленность расправы чека: убивали массами людей, ни в чем не повинных перед революцией. Это уничтожение никому не было нужно. Это учреждение всосало в себя весь фанатизм и всю ненависть революции. Чека есть плоть от плоти революции с ее искаженною психикой и моралью.

В деле террора чека есть непосредственный наследник эсеровской террористической организации, методики террористов - Чернова, Азефа, Брешко-Брешковской и других. Убийства и экспроприации в самой жестокой форме применяли и эсеры. Савинков, Пилсудский, Сталин были мастера своего дела, и по их стопам пошли большевики.

Парадоксален вывод, к которому я пришел, исследуя чекистов. За исключением небольшого числа отъявленных мерзавцев и фанатиков, садистов, огромное большинство чекистов представляют самых обыкновенных, средних людей, и даже не психопатов. В нормальных условиях жизни они не сделались бы преступниками. Только революция преобразует их в чекистов. Иначе было у эсеров: там главари были фанатиками, но редко сами выступали, посылая глупых и слабых людей под своим внушением в качестве фактических убийц. Поэтому там дифференцировка этих двух элементов резкая, чекистов же - стереотипнее и однообразнее.

Когда прекращается большевизм и террор и восстанавливаются нормальные условия жизни, тысячи чекистов превращаются снова в самых обыкновенных средних людей. Это я и наблюдал в эмиграции, где двое из исследованных мною причастных к самым гнусным преступлениям чека уже много лет живут совершенно благополучно, и никто даже не верит в их страшное прошлое.

В революции встречаются самые причудливые метаморфозы людей. Одни меняются из страха, другие - в поисках земных благ. Деяния чекистов зафиксированы в документах, но психика в этих актах мало отражена. Убивая свои жертвы, чекисты совершали словно обыкновенное дело и душевно на это свое действие не реагировали.

Методическая слежка, шпионаж, доносы, провокации в чека доходили до виртуозности, но систематической изощренности достигли только в ГПУ, где руководителями были люди более высокой марки в смысле революционной идеологии.

Никакой проверки и доказательств не требовалось при предъявлении обвинения.

Во всякой революции честные люди превращаются в бесчестных. Революция выдвигает типы необыкновенно свирепые, как Робеспьер, Фукье-Тенвиль, Дюма-дед, Дзержинский, Бела Кун. Но какая сила превращает подмастерье портного из Воронежа Угарова в поэта своего дела по убийству людей и возводит его на европейские высоты члена Генуэзской конференции, где итальянский король пожимает ему руку?

Можно ли утверждать, что чекисты представляют собой психопатологический тип? Но в таком случае мне думается, что Эрио и Ллойд Джорж должны быть признанными морально помешанными, ибо без их покровительства террор большевиков давно сошел бы со сцены. В этом явлении мы больше имеем дело с социальной патологией, чем с индивидуальными биологическими и психическими аномалиями. Разве не причудлива дружба и трогательный симбиоз Максима Горького с кровавым палачом Дзержинским? А Лига Наций, ни одним словом не обмолвившаяся о кровавом маскараде большевизма, о соловецком рае?

И когда на большевистской бойне резали людей, весь цивилизованный мир молчал, приобщаясь к этому преступлению.

В умственных эпидемиях существуют темы, которых затрагивать нельзя. Таков вопрос еврейский с его «табу». Если его затронуть в неблагоприятном смысле, автор будет стерт с лица земли, а его труд будет предан анафеме. А обойти этот вопрос при изучении чека невозможно. Роль еврейства в русской революции колоссальна, и этому есть свои объяснения, но это нисколько не снимает вины с самих русских.

Другую трудность работы при изучении чека представляют господствующие течения в общественном мнении. Если работа пишется для публики, она должна быть написана в определенном духе. Историки Французской революции так исказили ее, что отравили ложью целые поколения, и освободить ее от этих искажений оказалось нелегко.