После почти шестилетнего интенсивного лечения казалось, что женщина отдавалась терапии с полной добросовестностью. Она была открытой, насколько могла, избавилась от многих тревог и симптомов, но ее решение закончить терапию было принято прежде всего потому, что она почувствовала, что в своей основе она никак не меняется. После стольких лет работы, принимая во внимание, что в ее жизни не было никаких явных терзаний – наоборот, много счастливых моментов, – я исследовал высказанные ею резоны, не подвергая их сомнению. Завершение терапии проходило без особой печали и без переживания глубокой потери.
Через два года эта женщина вернулась ко мне. За это время она развелась с мужем, серьезно и страстно влюбилась в мужчину, который казался ей полностью подходящим. Удивительно, но у нее прекратились всяческие фобии и исчезли многие внутренние затруднения, которые мы пытались устранить в течение многих лет.
Она рассказала мне, что чувствовала мое неодобрение ее развода с мужем и по этой причине имела постоянное внутреннее ощущение, что терапия ей не поможет. Я стал протестовать, заметив, что я делал интерпретации в этом направлении, однако она всегда пропускала их мимо ушей. Пациентка засмеялась, но не могла вспомнить, что я говорил ей что-то про это. Я сделал вывод, что для нее было очень важно, прежде всего из-за ее сверхопекающих родителей, чтобы она могла оставить мужа сама.
Но теперь появилась возможность обсуждать с ней подобные вещи. Она казалась более открытой и доступной, чем раньше, и наша терапевтическая работа продолжалась еще около полутора лет.
Фактически в первый раз эта женщина не завершила терапии окончательно. Совершенно бессознательно она сделала «перерыв» в лечении. Все это время она желала быть самостоятельной (заново переживая подростковый возраст), чтобы затем вернуться к сотрудничеству на более взрослом уровне. В следующий раз, когда мы заканчивали лечение, ее реакция на потерю меня как терапевта действительно выражала потерю и содержала в себе печаль.